– В таком случае я не жалею, что потеряла память о той ночи! – рассмеялась Алиса.

Всё прошло поразительно бесследно, как неприятный сон. От событий остались только лишь воспоминания, да и те казались Олегу нереальными, сюрреалистичными. В них как-то не верилось. Алиса была при смерти, буквально умирала на его руках, а сейчас вот она, совсем рядом, шутит и улыбается, к произошедшему относится совершенно легкомысленно. И ничего не помнит…

Радостную новость о хорошем здоровье Алисы они решили отпраздновать походом на аттракционы, а после направились в городской ресторан. Красное пятно укуса постепенно угасало, а уже на следующее утро в отеле, пока Алиса ещё спала, Олег заметил, что отпечаток от укуса насекомого исчез. Только тогда Олег вздохнул полной грудью и позволил себе окончательно расслабиться. Всё было позади…

***

В горах.

По горному склону, усеянному камнями и булыжниками, двигалось большое пятно из чёрных и белых точек – овец. День подходил к концу, воздух стал холодным и колким, и всё вокруг начало терять свои краски: зелёные лиственницы темнели и далеко отбрасывали кривые уродливые тени, трава под ногами животных тускнела. Даже длинное облако густого тумана над быстрой речушкой внизу, попав под тень исполинской горы с противоположного берега, сделалось похожим на тьму.

Два хмурых пастуха верхом на гружёных скарбом конях молча сопровождали отару. Они выглядели измотанными и напряженными: острые настороженные черты лица, опухшие от недостатка сна глаза, запылившаяся одежда и недельная щетина. Но, несмотря на изнурительную усталость, нечто не позволяло им утерять бдительность. Пастухи были максимально сосредоточены и собраны. Их напряженные взгляды словно ищейки скользили по местности в поиске опасности.

– Темнеет… – нарушил первым тишину тот, что помоложе. Сказал он это скорее для себя, чем для товарища и даже не рассчитывал услышать ответа. Старший пастух впал в состояние глубокой задумчивости, взглядом вперившись в покрытую густым лесом большую гору на том берегу. Воистину титаническая громада! Даже отсюда она поражала своим размером. Лес на ней почернел – там воцарились сумерки. Скоро солнце зайдёт за неё, и тогда тьма набросится и на этот склон. Чернота поглотит округу. Тень от горы уже добралась до реки.

– У нас есть ружья, – наконец ответил старший. Другой пастух потянулся к ремню ружья, как бы убеждаясь, что оно у него действительно имеется.

– Если бы не блеяние овец – я бы сошёл с ума от тишины, – сказал молодой. Старший на секунду прислушался к овцам, а затем ответил:

– Если мы оба не сошли с ума пару дней назад, то какой-то тишины бояться и вовсе не стоит.

-- Я считаю, что нам нужно побольше разговаривать. Молчание угнетает, -- хмыкнул молодой пастух. Старший вздохнул.

– Я собеседник – такой себе. И был таким что раньше, что сейчас. Болтовня отнимает силы. Которых у нас и так осталось мало.

– Не спорю, это ты верно сказал, собеседник так себе. Но не зря в тюрьмах самое страшное наказание – одиночная камера. Когда человек один – это пытка. И вот сейчас у меня от этого молчания ощущение, будто я сижу в одиночной камере. Только с овцами под боком. Я скоро, понимаешь ли, сам начну блеять.

Старший улыбнулся, впервые за этот день:

– Не начнёшь. Завтра прибудем домой. Да и не в первый раз на выпас ходим. Не стал же бараном раньше?

– Так это было раньше, – сказал младший. – А вот ты сам, в какой камере предпочёл бы сидеть? С бандитами или в одиночной? Хотя можешь даже не отвечать. Я знаю, что ты предпочёл бы одиночную.

– Я предпочёл бы вовсе не садиться в тюрьму.

– Бандиты тоже предпочли бы не садиться в тюрьму, однако в жизни всякое случается. Вот и представь, что тебя поставили перед выбором. В одиночную или к бандитам?

– А ты бы сам, значит, предпочёл бандитов одиночеству? Лишь бы потрепать языком было с кем?

– Да я уверен, что в тюрьмах есть и хорошие люди.

– Тогда их там мало. В одном ты прав – я выбрал бы одиночную камеру. Уж шибко я люблю помолчать.

– Да я и не сомневался…. Как вообще можно столько молчать? Вот не понимаю! – взмахнул руками младший.

– Эх, если б я знал «как», то давно научил тебя этому. Тебе бы не помешало. Но, увы, молчуном нужно родиться, а ты родился болтуном.

Раздался собачий лай, и пастухи вздрогнули, принялись оглядываться. Однако пёс залаял без ведомых на то причин – никого вокруг не было. Ложная тревога.

– Даже пёс хочет поболтать, – подметил младший.

Пастухи снова сделались хмурыми, серьёзность вернулась на их лица и они замолчали, каждый задумавшись о своём. Отара медленно продвигалась вперёд.

Пастухи стремились до наступления темноты выйти к стоянке, там у них был загон и небольшая избушка. Оставалось совсем недалеко.

Наверху, откуда они пришли, простирались высотные луга, где не росли деревья, а только лишь разнообразнейшие низкорослые травы – полезнейшее питание для овец. А в местах у этой стоянки они пасли овец в более холодные времена года – когда на высотных лугах погода становилась слишком суровой. Тогда приходилось спускаться, всё ниже и ниже, а к зиме отара возвращалась в деревню. Однако июнь только лишь начался, а они уже возвращались с высотных летних пастбищ. И вовсе не из-за суровой погоды.

Ту чертовщину, которую им удалось поведать высоко в горах, пастухи никогда не забудут. Оставалось только гадать, с чем же это им удалось столкнуться.

Не зря считается, что страх перед неизведанным – самый глубинный и древний из страхов человека. Этот страх и гнал пастухов прочь из этих глухих мест.

Очень скоро вдалеке нарисовалась стоянка: ветхая маленькая изба на берегу, уже вся почерневшая от старости; тут же и загон для скота, представляющий собой пространство, ограждённое импровизированным забором из палок и досок; и коптильня для бараньего мяса, похожая на миниатюрный деревенский сортир. Постройки были хлипкими, и казалось, будто