танков Соколов уничтожил в начале боя и в лесу, двенадцать – только что из засады. Еще почти три десятка танков стояли среди окопов и обстреливали русские позиции, пока пехота пыталась добраться до второй и третьей линий. Пулеметы били все реже, реже стреляли противотанковые ружья.

Спрыгнув на землю, Соколов подбежал к Мицуре. Тот стоял на коленях и держал голову старшего лейтенанта Чуканова, командира стрелковой роты. Боец бинтовал голову командира, а тот горячо говорил:

– Не устоять, надо поднимать ребят в штыковую! Вернуть первую линию!

Рядом поднялась стрельба. Несколько пуль с визгом зарылись в стенку окопа. Две пули с сухим стуком угодили в раненого Чуканова. Старший лейтенант выгнулся со стоном и затих, уронив подбородок на грудь.

– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! – закричал сидевший у разбитого блиндажа радист в наушниках. – Приказ «Третьего» «Бирюза»! Приказ «Бирюза»!

Мицура и Соколов переглянулись. Надо выводить оставшихся в живых. А еще были раненые. Требовалось решение, как оторваться от врага. И времени не было ни на что, даже на размышления.

– Собирай своих и пехоту, – сказал Соколов и пригнулся, когда на них с лейтенантом обрушилась земля от близкого разрыва. – Грузите в коляски мотоциклов раненых, берите на руки, на танки. Я сам поставлю дымовую завесу, отвлеку немцев и догоню тебя.

Мицура кивнул и побежал по ходу сообщения, выкрикивая команды. Бойцы потянулись назад. Кто-то тащил на себе раненого товарища.

В передовом окопе лейтенант увидел старшину Борщева. Правая нога у командира пулеметчиков была туго замотана бинтами, насквозь пропитанными кровью. С ним было восемь раненых бойцов. Двое, с перебитыми ногами, разматывали окровавленные бинты и связывали ими противотанковые гранаты.

– Старшина, пришел приказ. Уходим!

– Спокойно, лейтенант, – кивнул раненый старшина и улыбнулся. – Не горячись, казак. Мы останемся. Со мной только коммунисты. Сколько сможем, продержимся, а вы уводите людей, вывозите раненых.

– Старшина!.. – крикнул было Мицура, но осекся, увидев холодный решительный взгляд пулеметчика.

– Ты же знаешь, лейтенант, что так надо, – спокойно сказал Борщев. – Когда война кончится, помяните нас, выпейте за тех, кто здесь остался.

Мицура несколько секунд смотрел в глаза пулеметчику, потом коротко обнял, кивнул остальным и побежал дальше по окопам.

Когда «Зверобой» пошел вдоль третьей линии окопов, оставляя за собой жирный дымный шлейф, в башню один за другим угодили четыре снаряда. И с каждым попаданием Алексей ждал, что следующий будет смертельным. Но потом показалась спасительная лощина, и «тридцатьчетверка» нырнула в нее, круто повернув на север. Логунов, развернув башню назад, успел сделать выстрел.

Соколов беспокоился, что их могут атаковать немецкие самолеты, но в воздухе появлялись только машины с красными звездами на крыльях. Господство в воздухе было завоевано. А вот на земле…

Майор Кузнецов вышел на крыльцо старого деревенского дома, когда на площади остановились три запыленные «тридцатьчетверки» и четыре мотоцикла с коляской. Бойцы снимали с брони раненых, подбежавшие санитары укладывали их на носилки.

Соколов оглянулся на остатки группы и подошел к командиру полка.

– Товарищ майор, ваш приказ выполнен. Группа держала позицию до 11.30 и покинула ее после получения приказа «Бирюза».

– Это все? – Майор с болью посмотрел на красноармейцев.

– Девятнадцать человек вместе с мотоциклистами и три моих танка.

– Спасибо, лейтенант, – Кузнецов подошел и обнял Алексея. – Я и не надеялся увидеть тебя в живых. Спасибо за тех, кого сумел вывезти. А Чуканов, Вяземский, Борщев, Мицура?

– Только Мицура. – Алексей обернулся и кивнул на лейтенанта, которого снимали с мотоцикла. – Напоследок пулю в ногу получил. Остальные остались в поле.

То лето было очень жарким. А может быть, так только казалось молодому парню после бури событий последних лет.

Даже в нескольких десятках верст от Харькова, в поселке Выпасное, невозможно было не окунуться во все политические изменения, бесконечные войны и смену власти. Казалось, жизнь только начинается, народ готов вздохнуть свободно. Но в декабре 1917 года в Харькове установилась советская власть.

Непросто и не сразу налаживалась жизнь, слишком она была новой, непонятной. Но всем верилось в лучшее. Верилось, что народ будет хозяином своей судьбы, своей земли, своего поселка.

Через год пришли немцы и гетман Скоропадский. Потом гетман бежал, и к власти пришла Директория. А январь 1919 года ознаменовался возвращением советской власти. И снова красные знамена, сельчане-красноармейцы возвращаются с войны – кто по ранению, кто по увечью. Но опять недолгой была радость. Летом пришли белые, и Харьков стал столицей Юга России. Белых прогнали в Крым, а затем и из Крыма, и Харьков стал столицей Украинской Республики. Не сразу стало спокойно, не сразу наладилась жизнь. То и дело появлялись банды, гибли люди, горели дома.

Но лето 1920 года Сеня Бабенко запомнил очень хорошо. В то лето он помогал матери в поле, изучал и чинил трактора, сенокосилки и сеялки в недавно созданном колхозе. Даже начал осваивать электрику – вернувшийся с фронта сосед Остап Зинченко подарил Семену наставление по проводке электричества, и парень принялся штудировать его, задавая вопросы всем, кто хоть что-нибудь понимал в этом деле.

Часто Семен и Остап проводили вместе вечера. Мать Сени или Оксана ставили на стол чашки и поили мужчин чаем. Семен не замечал, как Остап поглядывает на Оксану. Не до того ему было. Хотя Оксана волновала его самого.

Молодая стройная женщина не смогла оставить равнодушным парня, с которым жила в одном доме. Оксана нравилась Семену, хотя он и понимал, что слишком большая у них разница в возрасте – почти десять лет. И он только смотрел на Оксану, любовался ею, ее карими глубокими глазами, улыбкой, гибкой фигурой, стройными ногами. А как часто и с каким волнением он замечал ее слишком высоко задранный подол юбки, когда Оксана ходила к реке возле поля ополоснуть ноги! Его волновала грудь молодой женщины, когда он видел, как Оксана низко наклоняется за чем-нибудь, его взгляд невольно опускался в вырез ее рубахи.

В общем, в Оксане Семену нравилось все. И чем больше он смотрел на Оксану, тем больше ему казалось, что и она смотрит на него иначе, нежели просто соседка. И как она его благодарила, когда он починил каблуки на ее сапожках! И когда он по своей инициативе на заработанные деньги привез ей из Харькова нитки, бывшие в огромном дефиците. Не раз Семен слышал вечерами, как Оксана благодарит его мать за то, что она ее приютила, что заботится о ней, как о своей дочери. И часто парень ощущал, что такую же благодарность молодая женщина пытается высказать и ему.

Это случилось именно в то жаркое лето. Семен