— Пока не знаю, — встал я, достал Стефанию из стула. — Но мы думаем над этим, правда, Тефтелька? И что-нибудь обязательно придумаем. Потому что у нас есть дядя Мент и дядя Адвокат, а они о-о-очень умные, — пощекотал я пухлый бочок, и Стешка громко засмеялась.

Думать-то мы думаем — перебирал я по дороге варианты, что озвучил мне на днях Князев, но ничего пока не придумывалось.

К тётке в центр, по лужам на дорогах, что уже натопило яркое солнце, мы домчались с ветерком.

Худющая, как и отец, высокая, статная Зинаида Витальевна Сабурова коротко стиснула меня не по-старушечьи сильными руками, приветствуя, а потом потянула их к Стефании.

Конфетка её обожала и это было взаимно.

Мы едва входили, как она тут же отбирала у меня Стефаньку и начинала с ней сюсюкать, тютюшкаться, возиться, заваливать подарками, потакать капризам и вообще баловать, напрочь забывая, что она вообще-то строгий авторитетный психиатр — становилась любящей бабушкой.

Со мной такого безобразия она себе никогда не позволяла. И, поскольку знала с детства как облупленного, умело вытаскивала на свет божий все мои тайны. (На самом деле не все, но, справедливости ради: куда больше, чем я хотел бы ей позволить).

Вот и сейчас мы ещё чаю не попили, а она уже знала, что вчера я ездил к Владиславе Орловой, про её развод, про мужа, про снег, пробки, забывчивость.

В общем, всё.

«Опять эта Владислава», — прочитал я на её суровом, покрытым морщинами лице.

Впрочем, тётка меня не осуждала и не одобряла. Как опытный мозгоправ, она просто задавала вопросы. Я сам рассказывал, что мне нравится, а это нет, что я одобряю, а что считаю не очень. И сам под её строгим взглядом с этим разбирался.

Но сегодня она вдруг изменила своему правилу.

— Это называется замещение. То, что случилось с ней на курсах, — накрыв заснувшую среди подушек на полу Стефанию мягким пледом, разогнулась тёть Зина и присела рядом со мной на диван.

Я, развалившись, баловался со спицами, пытаясь вязать что-то из небесно-бирюзовой пряжи, что начала вязать тёть Зина: способностей к рукоделию во мне было не больше, чем артистичности в цветочном горшке.

— Одну зависимость она заменила другой. Еду — хоккеистом, — забрала тётка у меня вязание. И я начал рассматривать торчащую из рукава свитера затяжку. — Любовь — очень сильная мотивация. Одна из самых сильных.

— А мне казалось её стимулировала перспектива сбросить больше всех, — вяло возражал я. — Победить — разве не мотивация?

— Ещё какая. Но не в её случае, хотя она бесспорно честолюбива. И то, с какой настойчивостью твоя Владислава преследовала парня, пока не добилась своего и не вышла за него замуж, лишнее тому подтверждение.

Скатывая нитку, которая никак не хотела становиться узелком, я, признаться, слушал её невнимательно. Слишком уж тонкая грань была между здоровьем и болезнью — вот что я понял за долгие годы общения с тёткой. По её мнению, мы все больны. Все травмированы. Все немного ку-ку. Это было нормальностью в её мире.

— А то, что происходит сейчас — вытеснение. Думаю, эта её неожиданная забывчивость — реакция на то, что ей хочется вытеснить из своей памяти. Смерть отца, измена мужа, — прокомментировала она. — Вытеснение — тоже один из мощнейших механизмов психологической защиты.

Отчего-то я знал, что она так скажет. Была бы моя тётка хирургом, предположила что-нибудь отсечь скальпелем, терапевтом — поставила диагноз, что лечится таблетками. Но она была психиатром. Зинаида Сабурова и простуду считала психосоматической проблемой, и от факта, что неврастеники болеют ОРВИ в три раза чаще остальных людей, при ней не отмахнёшься.

— Ты знаешь, а мне нравится эта новая Славкина болезнь, — пожал я плечами, оставляя в покое непокорную нитку. — Она смотрит на меня с таким восхищением, словно видит первый раз. И ей нравится то, что она видит. Дорого бы я дал хоть за один такой её взгляд десять лет назад.

Тётка усмехнулась.

— И над шутками твоими смеётся?

— Даже спросила, как я доехал, — скорчил я гримасу: шутки у меня смешные.

— То есть сама пишет? Сама звонит?

— Ну, до этого не дошло, — покрутил я шеей, разминая. — Одно сообщение не в счёт.

— Вангую, — встала тёть Зина, кивком пригласив меня за собой. — Дойдёт, Рим.

Я сел на знакомый табурет — моё любимое место в её большой уютной кухне.

Она остановилась передо мной:

— Ты рассказал ей, что у вас всё плохо с Полиной?

— Ты же знаешь, я не умею врать, да и не хочу.

— Поздравляю, мой мальчик, тебя используют, — развела она руками.

— Да прекрати, — отмахнулся я. — Я нужен Владиславе Орловой как собаке пятая нога. Она всю жизнь любит своего Бахтина и будет любить.

— Именно поэтому попользуется тобой, отомстит, а потом вернётся к своему Бахтину и всё ему простит. А ты опять останешься с разбитым сердцем соскребать себя с пола.

— Тёть Зин, — я посмотрел на неё с укоризной: сейчас в ней и правда было куда больше от моей родной тётки, чем от психиатра. Больше от ворчливой старухи, что за меня переживает, чем от профессионала.

— Ты можешь отмахиваться от меня сколько угодно, крутить у виска, злиться — я согласна. Только не обольщайся на свой счёт, мальчик мой. Да, ты возмужал. Ты теперь взрослый, интересный, мускулистый, бородатый, весь в наколках. Красавец. Но некоторые вещи не меняются. Ты не умеешь ей противостоять. И она это знает.

— Есть только одно «но», — встал я. Что-то мне и чаю перехотелось. И вообще её слушать. — Я женат. У меня ребёнок.

Она похлопала меня по плечу. Понимающе, сочувственно. И усадила обратно.

— Не сердись, Рим. Просто будь немного эгоистичнее. Осторожен, раз уж ты теперь предупреждён, а значит вооружён. И не будь глуп, — пошла она доставать чашки, стала собирать на стол, но не замолчала, говорила, не глядя на меня, словно сама с собой.  — Я, конечно, понимаю, что она не могла знать, что в тот день ты окажешься в супермаркете, чтобы подстроить вашу встречу, не платила за снег, не выкручивала пробки, хотя… — она на секунду замерла, но потом махнула рукой, — да нет, а смысл? Но вы встретились. И не факт, что она не знала, как у тебя дела. Но даже если не знала, теперь знает: твоя семейная жизнь рушится. А у неё в анамнезе измена мужа. Она будет последней дурой, если не воспользуется тобой. Начнёт преследовать как хоккеиста, пока не добьётся своего. Всё старо в этом мире. Паттерны поведения не меняются. Женщины коварны, злопамятны и вероломны, — бросила она в рот кусочек колбасы, что резала и, уперев руку в бок, жевала, задумчиво глядя куда-то вверх, то ли оценивая вкус сырокопчёного мяса, то ли разглядывая трещину на потолке, то ли раздумывая.

— А вариант, что ей плохо, она расстроена, она переживает, ей одиноко — совсем не рассматривается? Что как все нормальные люди, она просто нуждается в друге, в человеке, который её выслушает, поймёт, поддержит и будет на её стороне, а не возрадуется, злопамятно и завистливо, как наверняка сделали все её подружки, потирая ручки: так тебе и надо. Нет?