Виттория и этот синьор Трояно, если, не дай Бог, они поступают против совести!» Катерина, зная о запертой двери и взбудораженном состоянии замковой прислуги, догадалась, что кто-то умер61. Но ничего не было достоверно известно, пока чуть позже у ворот Кретоне не появился Лудовико Савелли, верхом и в сопровождении прислуги62.

Церемонии прощания

С приездом Лудовико все три двери распахнулись. Замок и деревня освободились от терзавшего их мучительного ожидания. Когда он прибыл, massaro Лорето был в замке:

Я прогуливался с Джакобо перед палаццо. Я спросил его: «Что это означает, что господин не позволяет нам уйти?» И тогда Джакобо ответил мне: «Вы узнаете еще до наступления ночи». И в эту минуту прибывает синьор Лудовико Савелли из Альбано, шурин синьора Джованни-Баттисты и с ним еще два всадника. А когда он уже был близко ко мне, синьор Лудовико приложил руку к голове и спросил: «Как поживает синьор Джованни-Баттиста?» Я ответил ему: «Он в добром здравии». Тогда он спросил меня о синьоре Виттории, своей сестре и супруге синьора Джованни-Баттисты, а я сказал, что мне ничего неизвестно, поскольку я не видел ее с вечера прошлого понедельника.

Синьор Лудовико соскочил с коня и стал подниматься в палаццо, а я пешком последовал за ним вместе с двумя его спутниками. Войдя в парадный зал, он сразу спросил о синьоре Джованни-Баттисте и услышал, что тот еще в постели. Итак, гость немного подождал в зале, и хозяин вышел из спальни. Синьор Лудовико пошел ему навстречу, и оба они вошли в комнату [la camera; возможно, речь идет о спальне хозяина замка или же о комнате по пути из парадного зала в спальню господина; совершенно точно, речь здесь не идет о комнате, в которой свершилось преступление], и я услышал, как синьор Лудовико воскликнул: «Так кто же убил ее?!» Синьор же Джованни-Баттиста ответил: «Это я убил ее, мой синьор, я убил их обоих». И тогда синьор Лудовико сказал: «Ты поступил правильно, твой поступок сберег честь рода Савелли. Если бы ты не совершил его, это сделал бы я»63.

Заключительное предложение, сплетая вместе веские утверждения, являет собой тот самый итог, на который была рассчитана и сама ловушка Джованни-Баттисты, и его последующие действия. Прочтите его снова; вдумайтесь в каждое слово!

Переговоры Лудовико с Джованни-Баттистой были нелегким испытанием для обоих. Что касается Лудовико, как бы велики ни были любовь и привязанность, которые он питал к сестре, они должны были уступить интересам чести рода и согласия внутри его, хотя эта уступка и дорого ему стоила. А Джованни-Баттиста, в свою очередь, для сохранения добрых отношений с сородичами вынужден был искать оправдания своим действиям у покровителя жены. И он добился своего, вырвав из уст Лудовико свирепое одобрение, которое лишь одно могло восстановить согласие внутри рода, независимо от того, было ли оно искренним или вынужденной уступкой общепринятым нормам. Джованни-Баттиста прекрасно срежиссировал эту сцену: эффект неожиданности, неопровержимые свидетельства виновности Виттории, оставленные вместе тела любовников на ложе измены. Он также сохранил все следы кровопролития, пятна и засохшие лужи крови, словно отметая любое подозрение в подлоге. Лишь услышав от Лудовико слова одобрения, Джованни-Баттиста повел его на жуткое место преступления. Некоторые из их окружения последовали за господами, в их числе был и Лорето. Сельский староста впоследствии рассказывал суду, что, увидев все своими глазами, он едва не потерял сознание от ужаса64.

Рассказ Лорето о церемонии в спальне оставляет за кадром дальнейшие подробности. От Силеи мы знаем, что часть слуг также были свидетелями беседы в чертоге смерти. Там были два спутника самого Лудовико, а также Силея, еще одна горничная и Стефано. Учитывая характер дальнейшей «беседы», они, вероятно, пришли по приказу господина, поскольку, как и следовало ожидать, Лудовико допрашивал их без всякой жалости. Позднее Силея рассказывала:

И синьор Лудовико повернулся ко мне с вопросом: «Почему ты не позаботилась о синьоре Виттории?» А я ответила, что синьора велела мне позаботиться о малышке, потому что о себе она и сама знала, как позаботиться. Затем синьор Лудовико обратился к синьору Джованни-Баттисте и спросил его, кто убил госпожу. Синьор Джованни-Баттиста ответил: «Это я убил ее, своими руками». Тогда синьор Лудовико сказал: «Если бы ты тогда не убил ее, я бы убил вас всех троих». И тогда Стефано, присутствовавший при этом разговоре, сказал синьору Лудовико: «Синьор, никто пальцем не тронул госпожи, кроме синьора Джованни-Баттисты, но, что касается Трояно, это я убил его, ибо люблю вашу милость и поступил так, как повелел мне синьор Джованни-Баттиста»65.

Среди этих высокопарных изречений, пожалуй, лишь муж сказал чистую правду. Лудовико и его слуги сказали то, чего требовали обстоятельства. Пристрастный вымысел Силеи перенес вину с обитателей замка на Витторию – будто бы никто здесь и не пренебрегал своими обязанностями. Невероятное признание Стефано о «любви» к Лудовико словно рассчитано на то, чтобы превратить последнего в сообщника, возможного защитника лиц, совершивших преступление якобы в знак преданности ему. Здесь та любовь (amore), о которой говорит Стефано, по сути, лишь фигура речи, это обозначение не нежной страсти, а социальных обязанностей, которые воплощаются в риторике чувств. В эпоху Возрождения такое словоупотребление было обыденным. Что касается леденящих кровь слов Лудовико, они одновременно оправдывали совершившееся двойное убийство и покрывали его. Весомость его напускной угрозы сообщала убийству ореол благопристойности и подчеркивала его правомерность. В этом эпизоде, как это было свойственно ренессансной светской культуре, риск или его видимость сообщали словам и действиям особую весомость66. Однако высказывание Лудовико было палкой о двух концах. Ведь оно также должно было подчеркнуть, насколько сильно альбанские Савелли еще радели о чистоте и безопасности Виттории. Лудовико подразумевал, что он защитил бы сестру от любого урона ее чести. Таким образом, он постфактум выступил гарантом благопристойности ее смерти, вновь возвращая Витторию в лоно своей семьи. Делая это, он помог Джованни-Баттисте представить в благородном свете и обелить не только совершенное им убийство, но и саму кончину его супруги.

Приезд Лудовико восстановил нарушенный ход жизни в замке Савелли, выдернув его из состояния неопределенности. Вернув зятя в своего рода круг семейной любви, некоего чувства общности рода Савелли, сдобренного семейным долгом, теперь он мог забрать сестру. Лудовико, а не Джованни-Баттиста отдал приказ похоронить ее, что и подобало сделать, поскольку, предав своего мужа, Виттория в некотором смысле возвратилась в отчий