Шрифт:
Закладка:
Роза понемногу привыкала к новым условиям, она меньше вздыхала, пыталась говорить. Галина гладила худенькое тельце девочки, шепча разные слова, думая, что та ничего не понимает, но Роза оказалась умненькой и сообразительной, она быстро запоминала русские слова и вскоре уже понимала, о чём говорят в вагоне.
— А что такое явыз, Роза? Ты часто повторяешь это слово, о чём оно, — спросила Галина, не надеясь на ответ. Девочка ещё не всё понимает по-русски.
— Злой, жестокий!
Галина молча согласилась. Сейчас явызом были все, кто охранял и сопровождал страшный состав. В конце второй недели в вагоне начались болезни. Кто-то надрывно кашлял, другой задыхался, третий поносил. Конвойные ругались, от параши несло, как от сгнившего трупа. Галина смотрела сверху и боялась подумать, что заболеет, но болезнь не разбирает, на кого напасть. Сначала у Галины зачесалась рука, затем всё тело. Она осмотрела себя, затем задрала рубашонку на девочке. Так и есть. Вши сделали своё дело. Кожа покрылась волдырями. Если это тиф, то весь вагон расстреляют и сожгут. А потом скажут, что так и было, мол, сами себя подожгли. Что взять с беспаспортной шпаны? Галина спустилась с нар и подошла к двери. Из щелей дуло. Галина поёжилась. Наверху не продохнуть, а внизу ноги покрылись инеем. Куда-то на север везут, что ли?
— Эй, красавица, чего тебе? — раздалось с нижних нар. Галина вздрогнула. Она утратила чувство опасности. Разве можно стоять в пальто без дерюжки? Эти мазурики сейчас пристанут, не отобьёшься.
— Лекпом нужен, я заболела, вот, что у меня, — она вытянула руку и ужаснулась. Кожа горела. Кроваво-красная рука полыхала огнём.
— Вассер! Ну-ка, посмотри, Сивый, может, у неё тиф? — скомандовал главарь уголовников, самый наглый, самый циничный; голос у него хриплый, с надрывом.
— Не-а, не тиф, — успокоил Сивый, осмотрев руку Галины. — Это у неё подкожные черви завелись. От одёжных вшей. У меня такое было. В лагере на Вишере. Не боись, Мизгирь, она не заразная. Брысь наверх, не появляйся внизу! Увижу — зачмарю!
Галина покорно полезла наверх. Обняв Розу, она долго плакала, пытаясь представить, чем занимается сейчас Гриша, но не смогла, потому что утратила чувство времени. Его все утратили. Поезд оказался в безвременье. Его никто не ждал, все от него отказывались, ни одна станция не принимала. Состав перегоняли с одного пути на другой, поезд перекатывался по рельсам, машинисты не понимали, куда и в какую сторону им передвинут стрелку.
У Галины начались страшные дни. Всё тело зудело и горело, кожа чесалась, гнойные волдыри лопались и воспалялись. Вскоре все тело стало похоже на сплошную рану. То же самое творилось и с Розой. Обе мучились, понимая, что когда-нибудь наступит конец мучениям, но конца всё не было. Состав гремел и гремел по рельсам. Случались редкие стоянки, но они не приносили избавления. Никто не приходил к составу. Он был сам по себе. Казалось, что это путешествие из кромешного ада в пустоту. Ничего и никогда уже больше не будет. Только пустота.
* * *Зуд прекратился неожиданно, как и начался. Галина осмотрела руки, ноги, живот, всё тело напоминало сплошной гнойник, но оно привыкло к инородным обитателям. Черви и вши стали нормальным состоянием. Роза тоже не чесалась. Детская кожица, тонкая, как папиросная бумага, почти рвалась в районе ранок и воспалений, но Роза стойко держалась, поражая Галину твёрдостью характера.
Без зуда стало немного легче, зато внизу взбесились уголовники. Сначала они тихо переговаривались, затем принялись вышвыривать вещи и тряпки в поисках источника заражения. Вши добрались и до них.
— Вот что, Мизгирь, поехали на верхотуру. Пусть эти чесоточные лезут вниз, а мы наверх.
— Весь бздёж туда идёт, — проворчал Мизгирь, — духота опять-таки. Задохнёмся!
Снова пошебуршали, закряхтели.
— Полезли наверх. Щас, я верхних скину, а мы перетрясём тут всё, а то мусор сюда сыпется. Вон сколько накидано.
Обитатели верхних нар покорно полезли вниз. Верховодам достаточно лишь посмотреть, чтобы обитатели вагона беспрекословно выполнили их волю. В этот раз взглядами не обошлось; в ход пошли ругательства, мат и проклятия. Среди уголовников затесался китаец — маленький, шустрый, как обезьянка. Он ловко сновал вверх и вниз, подавал тряпки, что-то выбрасывал, вытряхивая мусор на голову людям, лежащим на полу. Все терпеливо пережидали, когда закончится обустройство уголовников.
Галина смотрела на других мужчин, надеясь, что у них вспыхнет чувство гордости, самоуважения. Но нет: они на коленях переползали с места на место, укрывались каким-то тряпьём и молча смотрели в одну точку. Что они там видели, навечно останется тайной. Может, видели родных, детей, родителей, может, что-то другое. Галина презирала этих людей и одновременно жалела. Она тоже смотрела в одну точку, пока не появилась Роза. Девочка нуждалась в защите, а Галине требовалась хоть какая-то ниточка, привязывающая её к жизни. Будущий ребёнок, любимый и любящий муж были где-то далеко, на другой планете, в другой жизни. В этой у нее не было ничего. Только Роза. Через тонкую детскую кожу Галина ощущала биение пульса, требующего продолжения жизни. Девочка не хотела жить, но организм боролся за право существования на этом свете. Роза должна жить, и её нужно спасти.
Но все мечты о будущем меркли, как только начиналась делёжка хлеба. Конвоиров устраивало, что шесть уголовников держат весь вагон в страхе. Поутру открывалась дверь, первым делом выносили переполненную парашу, затем на верхние нары бросали мешок с хлебом и дверь закрывали. Пропуск в жизнь здесь не выписывали, всех везли на смерть. Постепенно люди догадались, что их никто не спасёт. Их судьба была предрешена ещё там, в центре страны, в процессе формирования состава. И от этого осознания становилось ещё горше, чем в начале пути. Галина совсем
