не бывало.

— У тебя есть другие предложения?

— Надо решать проблему, Герман. Решать, а не бегать как зайцы. Вы не можете бегать до конца своих дней.

— Согласен. Но я пока не знаю, каким образом Ленька собирается ее решать. И даже не знаю, знает ли он.

— Вы не говорили об этом?

Герман покачал головой.

— О чем же вы говорили, когда…

Аркадий умолк.

Герман внимательно посмотрел на него.

— Когда — что?

— Вы много времени проводили вместе.

Разговор принимал нежелательный оборот. Впрочем, это было предсказуемо.

— Возможно, ему следует уехать из России. Сменить фамилию…

— …сделать пластическую операцию, — подхватил Аркадий.

— …но это все потом. А сейчас он здесь, он не совсем здоров, и я хочу защитить его от людей, которых прислал сюда этот сатир, его папаша.

— Зачем тебе это нужно?

— В смысле? — не понял Герман. — Ты о чем?

— За последние недели тебе ни разу не приходило в голову, что твоя жизнь могла быть другой, если бы ты не принимал столь активное участие в судьбе сынка миллионера? И что еще не поздно ее изменить.

Герман поморщился.

— Аркадий, говори прямо.

— Я тоже хочу защитить Кольцова-младшего от мерзавца, подсадившего его на героин. Но когда он уедет из России, сменит фамилию, сделает пластическую операцию… или что он там сделает… в общем, найдет выход из положения, тебе не обязательно оставаться с ним. Однажды я уже предлагал. Попробую еще раз. — Доктор отчетливо выговаривал каждое слово, как будто перед ним сидел иностранец. — Я буду рад, если Новая Сосновка станет для тебя домом, как стала домом для меня. Я говорил с руководителем архитектурной мастерской, где ты работаешь по договору, он считает тебя квалифицированным специалистом и с удовольствием зачислит в штат. У тебя есть трудовая книжка?

— Ты не поверишь, док, — пробормотал Герман, — у меня есть даже военный билет.

— Поздравляю. Так что насчет моего предложения?

— Буду иметь в виду.

— Будешь иметь в виду. — Аркадий покачал головой, разглядывая его со смесью жалости и восхищения. Так смотрят на героя, изъявившего готовность отдать жизнь за правое дело, которого в глубине души считают идиотом. — Ладно, пойдем в машину, а то нас заживо сожрут. — Хлопнул комара на щеке. — Думаю, минут через десять можно трогаться в обратный путь.

На обратном пути он рассуждал о необходимости перестройки курятника и консультировался у Германа по поводу материала для утепления стен. Но едва тот расслабился, как милейший доктор отколол новый номер. Остановил машину посреди грунтовой дороги, по обе стороны которой высились сосны-гиганты с прямыми, как телеграфные столбы, стволами, и, повернувшись всем корпусом к своему пассажиру, вперил в него гневный взгляд.

— Ну что еще? — негромко спросил Герман.

— Ты уверен, что я сделаю для тебя все что угодно, правда?

Зловещие интонации его голоса заставили Германа подобраться на сиденье.

— Я не хочу выяснять с тобой отношения, Аркадий, — очень тихо ответил, почти прошептал он. — Я вовсе не уверен… — И тут его тоже разобрала злость. — Ты намекаешь на то, что готов помогать Леониду, но не бескорыстно? За эту помощь я должен тебе… кое-что должен, да?

Левой рукой Аркадий схватил его за горло. Приблизив свое лицо к лицу Германа, процедил сквозь зубы:

— Интересно знать, на что готов ты. Ради своего друга.

— На многое.

— Но не на все?

— Нет.

— На что же не готов?

— Просто скажи, что тебе от меня нужно.

— Я сказал.

— Чтобы я остался в Новой Сосновке, — уточнил Герман, не обращая внимания на пальцы Аркадия, сжимающие его шею, правда, не слишком сильно. — Такова цена твоих услуг.

Молчание.

— Ты хочешь, чтобы я остался… — он помедлил, — в качестве кого?

— Я не предлагаю тебе стать моим сексуальным партнером, если тебя напрягает именно это.

— В таком случае нахрена я тебе сдался? Давай уж сразу расставим точки над «ё», чтобы позже твои желания не стали для меня неожиданностью.

— Я хочу, чтобы ты стал членом моей семьи, — спокойно проговорил Аркадий.

И разжал пальцы. Уронил руку на колено. Отвернувшись, закурил сигарету и спустя несколько секунд — несколько глубоких затяжек, несколько параноидальных мыслей, едва уловимо исказивших смуглое лицо… — покосился на Германа.

Тот взирал на него в молчаливом изумлении.

— Предсказуемая реакция, — кивнул Аркадий.

— Ну, — Герман кашлянул, — члены семьи тоже бывают разные. Я, по твоей задумке, кем тебе должен стать? Сыном? Братом? Племянником?

— Помнишь, мы осматривали каналы под монастырем, — вдруг улыбнулся Аркадий, — и в одном очень старом полузатопленном канале у меня подвернулась нога…

— …там было полно воды, приходилось идти по скользким валунам, не видя, куда наступаешь…

— …я упал и разбил колено. Сильно разбил. И от боли даже перестал понимать, где мы находимся. Тогда ты подставил плечо и сказал: «Давай, брат, держись за меня. Смелее, смелее! Я не такой дохляк, каким выгляжу. Теперь нам налево и вверх… Уверен, да. Я никогда не теряю направление». И действительно, минут через двадцать я начал узнавать места, где мы шли, точнее, ковыляли, а еще через пять или семь минут впереди забрезжил свет.

— Я не теряю направление. — Герман пожал плечами. — Никогда.

Аркадий не спускал с него глаз.

Он глубоко вздохнул.

— Кажется, я догадываюсь, с какой целью ты мне об этом напомнил. Теперь я должен расчувствоваться и ответить тебе согласием. Но, Аркадий, как я могу это сделать, если не знаю, что с нами будет завтра? Со всеми нами.

— Мне важно знать, что принципиальных возражений ты не имеешь.

— Принципиальных не имею.

Уже в Новой Сосновке, не доезжая до ворот фермы, доктор остановил машину еще раз. Опять повернулся к Герману, из последних сил сохраняющему невозмутимый вид, и, протянув руку, согнутым указательным пальцем погладил его по щеке.

— Но мне будет трудно не предложить тебе стать моим сексуальным партнером.

— А мне будет трудно тебе отказать, — не шелохнувшись, произнес Герман. — Если ты все-таки предложишь. Но я откажу.

Аркадий кивнул.

— Этого не должно быть между нами, — добавил Герман, глядя в его невыносимо честные серые глаза.

— Скажи хотя бы почему.

— Ты сам знаешь, док.

— Потому что сынок миллионера убьет меня?

— Да.

К тому времени, когда он покончил и с жареной сельдью, и с картофельным пюре, и с повествованием, в обеденном зале осталось человек шесть или семь. Всего же на ферме сейчас проживало чуть больше сорока «гостей». Часть из них после ужина разместилась в холле перед телевизором, часть предпочла менее цивилизованные развлечения под Старым Дубом в саду за корпусом.

В конце своего рабочего дня, когда почти все тарелки и сковородки были перемыты, а столы протерты,