начинала чувствовать тяжесть собственного тела, все время идущего ко дну. Тело по одежке встречают. А по уму провожают подальше. Должно быть, книги, прочитанные мною, запутали меня. Я перепутала реальное, медленно, но верно текущее время с концертированным, сжатым в партитуру, почти взрывоопасным музыкальным временем, которое стремительно, как кометы, пересекает судьбы оперных героев. Я озиралась вокруг себя: где они, герои, где романтические встречи, роковые несовпадения, бури страстей, ускоряющие вращение человечьей планеты. Я пыталась догнать эти доблестные тени, уносившиеся в высокие слои атмосферы, как Паоло и Франческа, не щадя себя завязывала знакомства с людьми, судьбы которых, как мне казалось, чреваты огромными потрясениями, взрывом новых, чистых сюжетов, бескомпромиссных эмоций, но проходило время, и люди и созданные ими легенды покрывались толстой пылью повседневности, на которой удобно было пальцем выводить приговор: не то, не то... К их чувствам все время что-то примешивалось: то нужда в жилплощади, то какая-нибудь больная родственница, то еще что-нибудь, оттягивающее чистый состав страсти и пополняющее окружающий мир суррогатом, — ржавчина сегодняшних проблем до корня разъедала саму вечность. Придя однажды на день рождения к другу, я подарила ему бутылку коньяка, который мы решили распить ровно через десять лет; и меня больно поразило, что друг на следующий же день опустошил бутылку, сократив время нашей дружбы. Я сочувствовала одной влюбленной паре, которая соединилась против воли родителей, отказавших им в благословении и лишивших своей поддержки. Античный хор наших общих знакомых предрекал, что они поиграют в высокое чувство и независимость и разбегутся по родным гнездам уже от одной непривычки к сухомятке, — так и вышло. Таких случаев было много, и я поняла, что все это давно носится в воздухе — предательство и скука, что они вошли в состав воздуха и души, что легкие не могут дышать ничем иным, кроме как скукой и предательством, что жизнь давно исчерпала себя в сюжетах и перекочевала в глубоко материальный мир. И я была рада хоть на время вычесть себя из него.

5

Мне шесть лет. Время действия — зима, и только зима, будто все нити моей детской памяти затянуло в ткацкий станок вьюги, сплетающей на стекле морозные лилии, птичьи перья, султаны древних шлемов, все вместе похожие на заглохший сад с дико блуждающими в нем деревами, уходящими своими корнями в далекую от солнца ледяную планету. Место действия — «объект», так называется эта планета, объект особого назначения, который, как спутник Земли, имеет особого назначения орбиту. Я мало что знаю о нем. То, что написано в моем свидетельстве о рождении, — неправда, я родилась не в городе Касли Челябинской области, это написали нарочно, чтобы никто никогда не узнал, где я родилась. Родилась я в амбулатории, что в нескольких десятках метров от нашего деревянного коттеджа. Там Ангелина Пименовна работает всяческим врачом и ветеринаром — ее привезли сюда из тех же мест, что и моего отца, и дали ей в помощь вольнонаемную медсестру. Ангелина Пименовна обещала мне, что, если мы когда-нибудь окажемся на «материке», она обязательно подарит мне глобус, который и есть наша Земля, и на нем обозначит жирной точкой место моего рождения.

А пока, если подышать на стекло, я увижу огромную, выше человеческого роста, зиму, протяжную, как колыбельная из симфонии Чайковского «Зимние грезы», протяженную на тыщи верст, где снег покрыл все и залег как тать.

Дядя Сережа, начальник караульной вышки, зависшей высоко над землей, обещал показать наш объект с высоты своей избушки. Прежде чем стать дядей Сережей, он был гражданином лейтенантом, и с ним нельзя было вступать в разговоры, но потом, как сказал мой папа, в нем образовалась крохотная дырочка, как в воздушном шаре, и из нее со свистом вышел сначала «гражданин лейтенант», потом «товарищ Терехов», потом «Сергей Трофимович», и остался дядя Сережа, которого теперь все реже можно увидеть в караульной избушке, зависшей в воздухе, и все чаще на земле: он обходит дозором поселок, заглядывает в дома, где бузят ребятишки, пока их родители трудятся в лабораториях, подтапливает детям печи. Дядя Сережа смастерил мне санки, в которые разрешает запрягать своего караульного овчара Смелого, и добрый пес катает меня взад-вперед по дорожке от КП к хозблоку.

Наш объект-поселок — еще не вся зона, это только первая зона. Вторую нам не видно из-за деревьев, но я знаю, что там проживает начальник объекта генерал У., который имеет телефон, соединяющий нас с «материком», но телефон очень секретный. Он зарыт в снегу, никто не знает, в каком месте; когда звенит зуммер, это означает, что говорит Москва, и он посылает своего верного адъютанта откопать телефон под такой-то сосной. Телефон откапывают, и из-под земли раздается ледяной голос, которому У. отвечает: «Есть. Есть. Есть». Но в последнее время и в телефоне образовалась дырочка, из него тоже вышел воздух, и теперь У. сам твердым пальцем в белой перчатке набирает номер, а Москва отвечает оттаявшим голосом: «Да. Да. Да». Совсем недавно моему отцу разрешили совершать лыжные прогулки во второй зоне. Вторая зона опоясала кольцом наш поселок с лабораторией. Папа бегает по кольцу второй зоны, он пролетает на лыжах мимо более свободных деревьев, на него падает более свободный снег, он кружит вокруг лаборатории, своего детища, он проносится вдоль проволоки, как электрон вокруг своего ядра, по накатанной до синего блеска орбите. В лаборатории пытаются что-то такое расщепить. Когда это произойдет, мы все получим свободу, так обещал телефон. Все-все — и люди, и деревья, и снег, а колючая проволока, как старая змея, свернется ржавыми кольцами и уползет подыхать под землю... Но это будет грандиозный обман, возражает мама. Колючая змея просто поменяет кожу, а потом снова обовьется вокруг нас... Но папа не желает ее слушать. Разве здесь, где он увлечен любимым делом, а семья и лыжи верны ему, он недостаточно свободен?.. Снег блестит всеми своими гранями и неуловимыми плоскостями по обе стороны его лыжни, когда отец летит с пригорка, играет с ним в неуловимую для глаза игру, обманывает зрение, одаривая его ледяным пристальным блеском, от которого холодеет сердце, но светлеет душа.

В третью зону из всех жителей нашего поселка вхожа только моя мама. Там бараки, в них живут люди, строящие новые лабораторные корпуса. Там много караульных вышек. Мама работает в деревенской школе, находящейся за крайней проволокой, — от КП третьей зоны маму вместе с детьми офицерского состава по утрам увозит в школу машина. Таким