– Ты захлопывала дверь, когда входила? – прошептала Агата. – Не помнишь?

– Не помню, – тоже шепотом ответила Майка.

– Не хочу тебя смущать своей, эм, как бы наготой… – Рыжая судорожно сбросила халат и стала спешно натягивать уличную одежду. – Но, похоже, у нас не осталось времени на любезности. По-моему, давно пора отсюда валить. Давай как-нибудь без сушки волос тоже обойдемся, окей? То, что корт рядом, меня, типа, нервирует, очень нервирует. Представь, они там до сих пор стоят, замерев, как манекены. Или, еще хуже, хотят переодеться в нашей раздевалке.

– Я сейчас на автобусную остановку, до метро, – Майка кликнула застежками слинга на животе и быстро перекинула спортивную сумку через плечо. – Тебе же вроде на парковку за главным корпусом, да?

– Не, Май, плиз, я туда одна не пойду! А вдруг там эти вороны кошмарные? Давай вместе, по крайней мере, до метро доберемся, а там решим, как дальше ехать, хорошо?

Майка взглянула на Агату. Похоже, она застряла с рыжей надолго, хотя сейчас почему-то эта мысль была ей гораздо, гораздо менее противна, чем была бы, например, всего лишь час назад.

Глава 6. Из-под волны за косу

Кошка с блондинкой поднялись на второй этаж, приблизились к двери раздевалки, но так и не вошли – застыли у входа, не в силах ни разрушить магию, которая их сковала, ни находиться под ее воздействием и дальше. С их намокших под дождем волос на одежду падали капельки воды. Чего они ждали и почему им было так трудно шевелиться?

Распахнув дверь, Майка столкнулась с ними буквально нос к носу и вскрикнула: желудок с плохо переваренными гренками сжался, к горлу подкатил теплый ком, дышать стало тяжело, словно на подводной лодке, где заканчивался кислород. Значит, все то время, что они с Агатой были в раздевалке, блондинка с Кошкой жутко медленно подбирались к ним?

– А мы вот приняли душ уже и потихоньку домой идем, – раздался беспечный звонкий голос за спиной Майки, в котором она не сразу узнала Агату, а потом и хорошо скрываемые нотки паники. – А вы что тут? Кого ждете? Нас? А мы всё! А вы зашли бы, что ли, тут тепло, а то вы, наверное, окоченели. Мы уж не стали вас ждать, сорян, решили скипнуть сегодня тренировку, да, Май? Ничего же страшного, Татьяна Борисовна, что мы скипнем сегодня?.. Ну я, типа, так и думала, что вы не против! Мы промокли, вы промокли, тут главное же – простуду не подхватить ни вам, ни нам! Ух, похоже, сильный дождь там ливанул, раз вы все такие мокрые.

Чувствуя, что страх лишил ее сил стоять, бежать, притворяться, даже просто что-либо говорить, Майка вцепилась в дверной косяк, чтобы не упасть, когда под ее руку на выход протиснулась Агата со всеми своими сумками. И, даже паникуя, Майка не могла не восхититься удивительной выдержкой рыжей, которой ей самой не доставало.

– Мы там довольно сильно напарили, сорян, но вы же не против?

Агата аккуратно обогнула блондинку с Кошкой и настойчиво потянула Майку за собой к лестнице. Самой Майке вдруг расхотелось куда-либо идти, да и зачем, скажите, пожалуйста, надо было куда-то идти, когда можно просто стоять и смотреть на Татьяну Олегович и Кошку, стоять и смотреть, наконец-то отпустив на волю мучительные мысли и чувства, оцепенев и забыв обо всем на свете?

Морщинка под русалочьими глазами блондинки слегка дернулась, будто она хотела им что-то сказать. Майке даже показалось, что она услышала странное слово, что-то вроде «люми… нато», но думать о том, что оно значит, сил не было. Она никак не могла оторвать глаз от морщинки, будто какая-то сила притягивала ее к этому лицу, к этому взгляду, – но Агата снова потянула ее за руку.

– Идешь, Майка?

Ее голос прозвучал, словно из-под толщи воды, но вытащил на поверхность, как когда-то в детстве рука отца выцепила ее из-под волны за косу: назад к солнцу, пляжу, людям, поедающим виноград из мокрых целлофановых пакетов; лицо обжег порыв холодного ветра; вынырнув, она хлебнула свежего воздуха, и море из страшного хищника, на мгновение обнажившего свою суть, снова превратилось в невинного укрощенного зверька.

– Идешь? Май?

Интересно, а что было бы, если бы в тот день она не закрепила свои волосы ярким красным бантом и папе понадобилось бы чуть больше времени, чтобы заметить ее под водой? Что было бы – неясно, но зато ясно, чего бы не было: этой страшной покинутости, разрывающей твою грудь когтистыми лапами каждую секунду каждого нового дня, и без нее было бы хорошо, очень хорошо.

– Майка!

С большим трудом она заставила свое онемевшее тело повернуться на голос Агаты и увидела, что папы нет, что мамы нет, что пляж с шумом волн и гамом отдыхающих исчез, а она на самом деле находится в будущем, в спортивном комплексе своего университета, и ей уже восемнадцать лет. Блондинка с Кошкой уставились на дверь раздевалки с ужасно сосредоточенным видом, словно водопроводчики братья Марио на паузе. Агата переводила умоляющий взгляд с Майки на ступеньки, как бы приглашая следовать за собой, но Майка завороженно вглядывалась в свое прошлое и была не в силах прогнать воспоминания о том теплом дне в Алупке.

Папа. Ему тогда сколько было? Тридцать четыре? Тридцать шесть? Она как-то судорожно выдохнула: нет, ей определенно нужно больше времени, чтобы избавиться от ощущения крепкой ладони на своем затылке, от узора из шрамов на внутренней поверхности его правого предплечья. А можно не избавляться? Ведь это все равно бесполезно, потому что этот узор выжег след на сетчатке ее глаз навечно. Пусть папа останется с нею, здесь. Хотя бы на минуточку.

Пожалуйста…

– Майка! – крикнула рыжая, едва успев схватить ее за талию, чтобы защитить от падения с лестницы. – Ступеньки!

Майка встрепенулась и поняла, что если бы не Агата, то она полетела бы вниз. Стараясь не оглядываться, как в сказке, где таким образом можно разрушить заклятие, они спустились с лесенки и почти бегом направились к выходу из пустого ФОКа. Все это время Агата держала Майку за руку и не желала отпускать, тащила за собой, как прыгающий на веревочке воздушный шарик. И хотя Майка почти не смотрела ни на кафе, ни на корты, ни на коридорчики, уводящие на трибуны, с чувством ужаса она краешком глаза успела заметить Глебаса и Борьку, которые застыли, как истуканы, где-то у входа в свою раздевалку, а потом и охранника, онемевшего