Шрифт:
Закладка:
Рядом с насыпью — надолбы, ямы…
Распростертые взрывом тела…
Шла дорога железная прямо.
Искривилась? К войне привела?
Что случилось, куда мы свернули?
Гаснет свет, и вагоны скрипят.
Над вагонами бомбы и пули,
на добычу нацелясь, летят.
Скорый поезд, ну что ж так нескоро
тянешь ты за вагоном вагон?
И ползет шепоток разговора:
«Окруженье… Прорыв… Эшелон…»
Кто там свесился с полки багажной,
чьи глаза так знакомо видны?..
Это сам я — голодный, бродяжный,
безнадежный детеныш войны.
Скорый поезд, спеши по маршруту,
освещенному светом побед.
Экономь дорогую минуту,
разве в прошлое брал я билет?..
ПРОШЕЛ ДЕКАБРЬ БЛОКАДНЫЙ ПО ДОМАМ…
Прошел декабрь блокадный по домам.
Как он прошел — забудется едва ли.
День или два жить оставалось нам —
не думали тогда мы и не знали.
Пришли снега январские.
Они
сурово и кружились, и летели.
Шуршали,
будто мне сказать хотели:
— Ты извини нас, мальчик, извини…
Я извинял.
Смотрел, как воробей
весенней дожидается капели.
Еще искал я взглядом голубей.
Не находил.
Должно быть, всех поели.
В портфель чернилку сунув,
шел я в класс.
(С тех пор, как школу нашу разбомбили,
чтоб время не пропало даром,
нас
внизу, в бомбоубежище, учили.)
Соображалось трудно.
Голова
кружилась, и гудела, и болела,
и думала про холод, хлеб, дрова…
А про ученье —
думать не хотела.
Но если исторический вопрос
касался нашей Родины,
обычно
все забывалось:
хлеб,
дрова,
мороз…
Мы отвечали
только на «отлично».
* * *
Надо мною блокадное небо.
Ленинград.
Мне — одиннадцать лет.
Я гадаю над пайкою хлеба:
до конца ее съесть или нет?..
Дом соседний — кирпичная груда.
Скоро ночь.
Бомбы вновь запоют.
Не оставить? —
как жить завтра буду?..
Не доесть? —
вдруг сегодня убьют!
ТРОПА МАТЕРИ
Взвод редел.
Не прорваться никак.
Нет патронов. Замолк пулемет.
Впереди — переправа и враг.
Сзади — вязкая тина болот.
Он сказал:
— Лучше смерть мне, чем плен! —
И услышал снаряд молодца.
Грязь — живому была до колен.
Мертвецу — поднялась до лица.
Поздней ночью волна унесла
тело мимо траншей и могил.
Донесла до родного села,
из которого он уходил.
Подходящий увидев мысок,
закопала в прибрежный песок.
В глубине черный камень нашла.
Положила над ним —
и ушла.
…Год за годом о сыне родном
мать горюет — о нем об одном.
Говорит:
— Не проходит и дня,
тянет к черному камню меня.
Я тропу протоптала к нему.
А зачем — и сама не пойму…
* * *
Природа при свете заката
печатает снимки.
И вот —
окопы я вижу.
Солдата
у берега ладожских вод.
Усталый,
шинель нараспашку,
прилег отдохнуть он в траву.
И, словно ребенок,
ромашка
прижалась к его рукаву.
А дальше —
где нежно и плавно
село огибает река —
я вижу:
его Ярославна
задумалась.
Дума горька.
Сидит на крылечке сосновом.
Не ведая, долог ли путь, —
боится движеньем иль словом
надежду на встречу спугнуть.
* * *
Цветы весна поразвесила.
Веселый трамвай звенит.
…А в сердце моем невесело —
болит оно и болит…
Стуча по асфальту посохом,
привыкнув к своей судьбе,
проходит ослепший посуху,
как зрячие — по воде.
И руки, и плечи сильные —
работать бы в самый раз!..
А небо смеется, синее,
как цвет его бывших глаз.
Война постаралась.
Отняли
весь мир у него…
С тех лет
он словно бредет по отмели.
А берега — нет и нет.
ТРАВЫ
Травы колкие эти взошли на слезах,
под слепой, однобокой луной.
Не гнездятся там птицы.
Предчувствуя страх,
пробегает зверье стороной.
Солнце силилось их приласкать —
и зашло,
бесполезною ласка была…
Дни сменились и годы.
Настало число —
та явилась, что слезы лила.
Осмотрелась игриво.
Давно не вдова —
потянулась, огладила грудь.
— И откуда, — сказала, — такая
трава?
Даже негде прилечь, отдохнуть.
Ни цветочка не видно!
Торчит, как жнивье, —
каждый стебель невзрачен и тих.
Ей ответили травы:
— Мы — горе твое…
Но она — не услышала их.
Вадим Семернин
МОСКВА
КРЕМЛЬ
В столице город есть особый —
Стеной высокой обнесен,
Царь-пушкою боеспособен,
Царь-колоколом освящен.
Его веками обнимала
Неглинка и Москва-река,
Его с годами обновляла
Простого зодчего рука.
Здесь угощали караваем,
Катили бочки на крыльцо,
И вот взлетал кирпич, играя,
Как будто красное словцо!
Иван Великого строенье
Росло под сенью трех крестов —
Многоступенчатое рвенье
Летящих в небо куполов…
Полуприкрыв глаза-бойницы,
Ажурных башен круг плывет,
Как будто красные девицы
Ведут на горке хоровод.
На этот праздник разудалый,
В свой неминуемый черед,
Сюда пришел совсем недавно
Его величество — народ!
