Выругавшись, Аккерман резко дёргает головой, откидывая прилипшую ко лбу чёлку. Быстро приказывает самому себе собраться. Он не может её потерять. Только не её.

Дождь ехидно поливает поляну, когда Леви поднимает Кáту. Он свистит лошади, неловко забирается в седло. Одна рука дрожаще сжимает поводья, вторая — прижимает жену к груди, ощущая слабое биение сердца.

Леви шпорит лошадь, заставляя ту вновь пуститься вскачь и понестись напролом назад.

— Не смей умирать, Кáта, — Леви натягивает плащ на её холодные плечи, целует в макушку. На каждом ухабе её и его трясет, но сейчас важно время, а не элегантность. Бишоп хмурится, выдыхает, видимо, от боли. Леви снова повторяет мантру. Заклинание. Просьбу и мольбу. — Не. Смей. Умирать. Это приказ. Ты слышишь?

Эквус быстро скользит в буреломе, шестым чувством угадывая заместо всадника, где проскочить, а где сократить путь. Леви направляет её по памяти на тракт, когда замечает движение. Катрина заторможено моргает. Едва-едва.

— Да, да, Кáта, умница… — заплошно шепчет он, пытаясь поймать родной взгляд. Но Бишоп вдруг бледнеет, и её веки снова прикрываются. Леви цокает языком, чувствуя горечь на кончике. — Кáта? Нет-нет-нет, открой глаза. Открой глаза, вернись ко мне, любовь моя….

На очередной кочке их снова встряхивает. Катрина всхлипывает, хмурится, болезненно поджимая губы. Леви бросает в жар:

— Пожалуйста, открой глаза… Ты сильная, ты можешь. Не притворяйся, ты можешь, я знаю, — Аккерман чувствует, как уголок рта дёргается в улыбке, когда её ресницы трепещут, и Бишоп потеряно смотрит на него. — Да, да. Молодец, ты отлично справляешься. Продолжай смотреть на меня…

Дождь чертит водные узоры на её лице. На щеке шипит испаряющаяся кровь титана. Катрина вся бледная. Взгляд зелёных глаз едва ловит его, но веки тут же наливаются свинцом.

— Кáта… — Леви жмёт её ближе к своей груди. — Пожалуйста, слушай мой голос, будь со мной. Помнишь нашу первую встречу? Не когда мы увиделись на поле боя, а когда я пришёл с бумагой для твоего капитана, — Леви решает говорить. Катрина всегда его слушает, пусть только попробует не послушать сейчас. — Когда нас заставили драться. Когда я впервые увидел, что мой стиль боя сочетается с твоим. Ты очень сильная. В тебе много воли. Ты уже тогда была сильнее многих. А ещё ты упёртая… Упорная… И именно поэтому ты не можешь взять и умереть сейчас. Ну, давай же, открой глаза… Открой глаза, любимая…

Его сердце колотится слишком быстро. Кажется того и гляди проломит рёбра и грудину, выскочит наружу под проливной дождь.

— Помнишь, что ты сказала, когда мы были на крыше, после ужина — перед первой экспедицией, первой разлукой — помнишь, что ты сказала? Ты обещала мне быть в безопасности за стенами. Ты обещала. Ну же, Кáта… Любовь моя… Не уходи, не оставляй меня…

Она едва моргает, открывает глаза. Ладонь слабо цепляется за его плащ, сжимает. Леви улыбается.

— Молодец, — девушка морщиться от боли. Лошадь, выбравшись на тракт, летит как стрела. — Ты такая умница, Кáта. Говори со мной. Можешь назвать своё имя?

Капитан разлепляет сухие губы, хрипит:

— Кат…Катрина… Бишоп…

— Молодец, — Аккерман от счастья, что она смотрит на него — снова смотрит на него — готов на что угодно. — Ты умница, любовь моя… — Леви правит поводьями, пригибается ближе к холке коня, прячась от веток, и прижимая Кáту ближе к себе. — Как меня зовут?

Катрина сжимает его зелёный плащ и едва улыбается — уголки губ подрагивают:

— Л-леви… Капитан Леви… Мой Леви…

— Хорошо, — выдыхает он. — Очень хорошо.

Кáта сонно хмурится, шипит, когда лошадь перескакивает препятствие и их снова встряхивает. Боясь, что сейчас она закроет глаза и перестанет ему отвечать, Леви спрашивает снова:

— Сколько же ты убила на той поляне? — он отчаянно хочет развязать её язык и слышать голос, который чуть было не потерял. Что ещё может потерять — его рубаха на животе и плащ уже пропитались от её крови. А она бледная. Очень бледная.

— Одиннадцать… кажется… — слабо отвечает девушка. Леви прижимает её ещё ближе.

— Не смей умирать. Обещай мне, что не умрёшь, — цедит он, целуя её в холодный лоб. — Это приказ. Ты должна следовать приказам, капитан второго ударного. Обещай мне, Кáта, обещай мне…

— Да… — едва слышно говорит Бишоп, медленно моргая. — Обещаю…

— Хорошо, родная, — Леви улыбается, но быстро поджимает губы. Рано радоваться. Она всё ещё истекает кровью. Капитан шпорит лошадь в последний раз, выезжая к разбитому палаточному лагерю и едет напрямую к лазарету — двойному шатру. Успеть. Только бы успеть.

Эквус быстро доезжает прямо до входа. Один медбрат быстро подбегает, замечая нашивки капитана.

— Она ранена, в живот слева — как давно не знаю, но крови вышло много, — коротко докладывает Леви, идя ко входу, неся Кáту на руках. В свете огня он внутренне боязно содрогается: какая же она бледная. Сердце снова пропускает удар.

”Выживи. Выживи”, — заклинает он её. Если слова материальны, если они могут ей помочь, он будет самозабвенно бормотать всю ночь.

Медбрат что-то спешно кричит другому коллеге. В палатке всё приходит в спутанное оживление. Полы в дальнем углу раздвигаются, и в палатку выходит врач — один из шести, что служит в Разведкорпусе. Леви скептически вглядывается в этого нового персонажа: высокий, ещё и в очках, край халата заляпан мелкими красными пятнами. Молодой и новенький, хоть держится на удивление свободно.

Подойдя ближе, он оглядывает Катрину, быстро говорит:

— В операционную её, Джефри. Быстро. А вы остаётесь тут. Там всё стерильное, а вы и не врач и, уж извините… — хирург многозначительно кивает вниз, указывая на сапоги Леви. Капитан инертно опускает взгляд: весь замаран грязью. Точно — когда на поляне садился, не задумывался.

— Я… Через сколько она будет в палате? — сдерживаясь, выдавливает Аккерман. Хирург флегматично пожимает плечами.

— Может через час, а может через полтора. Надо разрезать и оценить, что повреждено, а что — нет. Ждите, — доктор небрежно поправляет очки и снова окидывает капитана взглядом. — Вы её начальник?

Леви готов осклабиться:

— Муж.

— Тогда в палату точно пустят, — смягчается хирург. Серые глаза даже чуть теплеют, в них крупицами блестит сочувствие. “Циник”,— решает Аккерман, — “такой молодой, а уже циник”.— Ждите. И молитесь, если верите в милость Стен, — врач вдруг скабрёзно улыбается, явно довольный своим юмором, — или что там нынче проповедают?

Леви давит желание недовольно цокнуть языком ему в спину и, запахивая плащ, наполовину пропитанный кровью жены, выходит из лазарета к офицерской палатке. Сумерки расползаются по разбитому лагерю, дождь не стихает.

Капитан не хочет впадать в круг беспокойного самотерзания, но