не изменять в них ничего до самой последней минуты исполнения». От герцога Бернгарда Саксен-Веймарского он научился «не ослеплять себя счастьем и не оглушать несчастьем, не обвинять и не извинять себя, но исправлять ошибки и неудачи», а от кардинала Ла Валетта – «тому, как необходимо начальствующему генералу вникать в образ жизни солдат в поле и обходиться со своими войсками». Наконец, от графа Аркура он перенял то, что «напряженная деятельность и быстрая решимость, соединенные с предварительным и зрелым обдумыванием, служат сильными вспомогательными средствами для достижения в войне счастливых успехов»[34].

По молодости лет Луи Конде не мог проявить себя в первых военных действиях Франции на полях Тридцатилетней войны, но происхождение гарантировало ему быструю и блестящую карьеру. Как губернатор Бургундии, он проявил здравый интерес к подготовке и рекрутированию солдат для участия в войне. Луи всеми фибрами души рвался на театр военных действий, желая покрыть себя славой. Об этом свидетельствуют его письма отцу из Дижона. В одном из них он писал: «Меня не удовлетворяют обязанности, которые я должен исполнять. И я прекрасно осознаю, что Вы, и кто я…». А в другом: «Если мое горячее желание исполнится, я буду в военном лагере… Сейчас я внимательно изучаю героические подвиги наших королей в истории…»[35] Его желание скоро исполнилось.

В 1638 г. молодой герцог Энгиенский был представлен двору и имел там большой успех. Тщательно скрываемые юношеская застенчивость и простодушие сочетались в нем с гордым высокомерием, а горячий темперамент – с осознанием своего положения и возможностей. «Он куда более заносчив, нежели его отец», – сказал Ришелье, увидев его впервые, а Анна Австрийская однажды заметила, что у герцога Энгиенского написано на лице все, что он думает. Об этом свидетельствовал и почерк Луи, крупный и размашистый, не менявшийся, в отличие от поведения, с юных лет до старости. Набрав в Бургундии рекрутов, в том же году он по своей инициативе принял участие в осаде французскими войсками Фуэнтаррабии, в итоге оказавшейся безуспешной. Смелость и находчивость, замеченные первым министром, Луи проявил в качестве волонтера в 1640 г., участвуя в осаде и взятии французской армией Арраса, а в 1642 г. – Перпиньяна. Особенно важна для его престижа была последняя, ибо, как признавался тогда Ришелье одному из своих посетителей, «Четыре вещи занимают меня – болезнь короля, осада Перпиньяна, процесс месье Главного (Сен-Мара) и собственная немощь».

Между этими предприятиями 9 февраля 1641 г. юноша по настоянию отца женился на Клер-Клеманс де Майе (1628-1694), маркизе де Брезе, дочери Юрбена де Майе, маркиза де Брезе, и Николь дю Плесси, племянницы великого кардинала Ришелье. Всеми фибрами души он не желал этого брака, и, прежде всего потому, что его личную жизнь определяли великие мира сего – отец и Ришелье – без него самого. Он зависел от отца, а кардинал, усматривая в нем сгусток экспрессии и таланта, которые надо направить в нужное русло, был весьма и весьма не против привязать его к своей семье. Помимо важных в политическом плане родственных связей, невеста принесла Луи в качестве приданого 600 000 ливров и ряд земельных владений. Однако навязанную ему жену Луи так и не полюбил, и выгодный политически и экономически союз оказался в личном отношении неудачным. Ради него ему пришлось оставить свою романтическую возлюбленную мадемуазель дю Вижан – Марту Пуассар, дочь королевского постельничего Франсуа Пуассара, барона дю Вижана, и Анны Нейбург. 18-летняя Марта поражала своей нежной красотой и придерживалась испанских правил женского поведения.

А невесте Луи на момент заключения брака было всего 13 лет, и ее лицо не обещало стать красивым, фигура – пропорциональной, ум – острым, а характер – покладистым. Виделся он с супругой очень редко, и, тем не менее, от этого союза на свет появилось трое детей – сыновья Анри III Жюль (1643—1709), принц де Конде, Луи (1652—1653) и дочь мадемуазель де Бурбон (1657-1660). Позже Луи заявлял, скорее всего, для оправдания ее постоянного отсутствия возле него, что Клер-Клеманс имела много любовников. Автор знаменитых «Мемуаров», ставших энциклопедией придворного общества Версаля, герцог де Сен-Симон утверждал, что супруга Конде была домашней и скучной особой, но хвалил ее добродетели и смирение перед «безжалостной бранью» со стороны Луи[36].

Не более удачным был брак и сестры Луи Анны-Женевьевы с Анри Орлеанским, герцогом де Лонгвилем. Этот союз ярко описан одним из ее родных (возможно, это был сам Луи) как «жестокая судьба. Он был стар, а она юна и красива, как ангел». Было невозможным смотреть на нее, писал другой современник, «без любви и без желания восхвалять ее». Красоту Анны-Женевьевы гармонично дополнял сильный интеллект, и не удивительно, что эта под стать брату свободолюбивая натура пустилась во всевозможные интриги и окружила себя обожателями и любовниками.

Источники умалчивают о том, любил ли Великий Конде еще кого-нибудь, кроме м-ль дю Вижан. Еще несколько лет он не оставлял надежды развестись с женой и соединиться с любимой женщиной. Возможно, в навязанном ему браке свободолюбивый и порывистый аристократ, считавший себя равным королям, винил, прежде всего, укреплявшееся французское государство в лице кардиналов Ришелье и Мазарини, что наложило отпечаток на его поведение во время Фронды.

До самой своей смерти принц был известен как страстный поклонник женщин (или считался таковым). Одной из его фавориток несколько недель была знаменитая куртизанка Нинон де Ланкло (1615-1705), имя которой до сих пор остается синонимом прелести, грации, ума и наслаждения. Ее особняк посещали знать и интеллектуалы, а поэты и ученые советовались с ней, когда писали свои труды. В 1664 г. в салоне де Ланкло Жан-Батист Мольер впервые прочитал своего «Тартюфа», вызвав горячие рукоплескания. Нинон аплодировала громче всех, в каждой сцене встречая собственные рассуждения, превосходно схваченные гениальным комедиантом. Вообще, Мольер часто выводил ее в своих пьесах. Очаровательная Селимена в его «Мизантропе» не кто иная, как «королева куртизанок». Независимая, свободная от предрассудков, Нинон проводила жизнь, одинаково удовлетворяя потребности сердца и ума, не обращая внимания на общественное мнение и презирая лицемерие. Она являлась для современников образцом тех качеств интеллекта, которыми тогда могли похвастаться немногие. Она не хотела казаться лучше, чем была, но на самом деле была лучше, чем казалась. Она считала любовь прихотью тела, чем приводила в отчаяние своих многочисленных обожателей, горько жаловавшихся на ее непостоянство. Зато друзья гордились ее дружбой, не будучи в состоянии сказать ни одного упрека в адрес верной подруги.

Эта женщина, воплощавшая в себе все пороки и добродетели своей эпохи, вступила в связь