— У тебя, Кибиткин, родственники проживают за границей? — спросил он.

— Не-е, дядь Федь, — уверенно-бесстрашно помотал головой Иван. — Сроду не было, не видел, не слыхал…

— Погоди… — недовольно прервал его Мамичев. — Ишь завелся. Прошу сюда, товарищ Коренкова!..

Светка Коренкова, почтальонша, промелькнув в террасе красным платком, вышла на крыльцо и с недоверчивым изумлением уставилась на Ивана.

— Читай! — распорядился Мамичев.

Светка, неловко переминаясь, переворачивала с боку на бок вытащенную из дерматиновой сумки бандероль, затем стала читать мужским голосом, пропуская звуки через нос:

— Филательфия… Нижни-Тала-лаефо… Кифиткин Ифан…

— Видал, откудова, — не давая дочитать, торжествующе сказал Мамичев. — Давай, Кибиткин, вспомни… Может, запамятовал, не придал значения, может, сдуру или по молодости лет поддался тлетворному влиянию.

— От кого, посмотри-ка, Свет, от кого… — попросил Иван.

Светка, важничая перед ним, нашла фамилию отправителя на бандероли.

— Кифиткин Базили…

— Да это же от дяди Васи! — радостно воскликнул Иван. — От того. Помните, три года назад на пасху приезжал. В моряцкой форме. Он все по заграницам…

— Ну-ка, иди сюда! — насупился Мамичев, подзывая Светку.

Светка, сникая на ходу, подошла к участковому, подала бандероль. Иван заметил, как оттаяло отчужденно-замкнутое лицо участкового, смело подтвердил:

— Точно, от него, от дяди Васи…

— Экие вы дурехи! — сердито посмотрел на Светку Мамичев. — Подняли хай на всю губернию. А ты, Ваня, разворачивай посылку. Поглядим, что за штука. Ежели, конешно, — участковый снова построжал лицом. — Ежели не того… не контрабанда.

Завладевший бандеролью Иван вытащил из кармана стеганки отвертку, остро наточенным ее концом ковырнул полиэтилен.

Мамичев и Светка Коренкова, наклоняясь над посылкой, нетерпеливыми взглядами следили за напористыми движениями отвертки, теперь разрывавшей бумажную упаковку. Наконец в образовавшейся прорехе проступила темно-синяя материя. Слегка переломив на колене продолговатую бандероль, Иван убедился, что в ней нет ничего такого, что может рассыпаться или разбиться, прижал к животу, с треском разорвал бумагу.

— Джинсы, Ваня! — крикнула Светка, едва Иван принялся разворачивать скатанные пожарным шлангом штаны. — Американские.

— А ты откуда знаешь, зануда? — недовольно посмотрел на нее Мамичев. — Все небось по барахолке шляисся.

— Во, хиппово, Вань! — не обращая внимания на участкового, суетилась возле Ивана Светка. — Гляди, фирма какая… Ой, мамоньки!..

— Обнова как обнова, что вертится, шмокодявка! — проворчал Мамичев. — Давай, Ваня, померяй.

Иван расстегнул ремень брюк, но вовремя спохватился, поднялся в террасу.

Мамичев и Светка ждали. Участковый ходил взад-вперед, подбирая носками сапог подтаявшие днем, а сейчас, под вечер, снова заледеневшие комья придорожного снега. Время тянулось медленно, особенно тягуче бежало оно для Светки — не терпелось еще раз взглянуть на джинсы. Когда из террасы донеслось досадливое сопение, Светка, еще не зная, что там делается, тоскливо зажмурилась.

— Малы, что ли? — громко спросила Светка.

— Так и есть, — чертыхнулся Иван. — Не лезут.

— А ты их намыль, — усмехнулся Мамичев. — Без мыла, говорят, они не лезут.

— Бросьте, дядя Федя, — укоризненно подняла подрисованную бровь Светка. — Ему не до смеха.

— Я тут при чем, — сказал Мамичев, — его родственник осчастливил. Габариты не учел.

— Да он меня каким видел-то! — заступаясь за дядю Васю-моряка, показался на крыльце Иван. — Какой я был три года тому… Два мосла, чекушка крови…

— От что деревня с городскими делает, — горделиво подмигнул Светке Мамичев. — Не по европейским стандартам, гляди, вымахал…

Иван стоял, переводя смущенный взгляд с участкового на почтальоншу. Оба они, проникаясь участием к Ивану, оценивающе смотрели на парня, окончательно застеснявшегося от постороннего внимания. Джинсы вообще-то сидели на нем ладно, от них, по длине вполне подходящих, фигура у парня постройнела, и он не казался, как прежде, медведем. Но вот беда, ниже пояса начинались нелады: джинсы не застегивались, где положено. Ни о каком перекрое речи не могло идти — это Иван понял, даже не имея представления о тайнах кройки и шитья.

— Ну, не горюй, Вань, — сказал Мамичев, собираясь уходить. — Не залежатся они у тебя. Только покажи — с руками оторвут. Сотни за полторы.

— За двести… — со знанием поправила Светка. — А то и больше…

— И чего в них такого? — передернул плечами Мамичев. — Матерьял, что ли, особый?

— А знаете, какие они ноские! — сказала Светка. — Ну, и мода, конечно. Это спекулянты цены набавили. Раньше они дешевле были.

— Ладно, Вань, утри им нос, спекулянтам-то, — уходя, сказал участковый. — Они небось ношеные, с чужого заду продают, а твои — новехонькие.

— Продать и дурак сможет, — понизив голос, сказала Светка, видно было, хотелось как-то утешить Ивана. — Ты, если на толкучку надумаешь ехать, обменять попробуй. Свой размер поищи…

Оставшись один, Иван попытался силой приспособить джинсы к нестандартному месту, напрягся бугаем, но не добился нужного результата. Стал снимать джинсы. В правом кармане зашелестела бумага. Иван вынул ее — это было письмо от дяди Васи.

Когда, окончив вечернюю дойку, вернулась тетя Пелагея, Иван по третьему разу читал дяди Васины строки, писанные, судя по неразборчивому почерку, в большой спешке.

Дядя Вася, старпом танкера, зафрахтованного одной американской компанией, отправлялся в очередной рейс из Финляндии в Нагасаки с заходом в Кейптаун, Порт-Элизабет, Коломбо и Сингапур.

Иван, мечтательный с малолетства, силился представить те необозримые, продуваемые шквалистыми ветрами морские просторы, в которых затерялся дядя Вася на своем пятипалубном (помнил Иван рассказы дяди) танкере. То, что раньше было лишь плодом воображения — далекие заокеанские порты, пестрые толпы на улицах чужих городов, острова с пальмовыми рощами, — обрело реальную ощутимость благодаря джинсам, пересекшим океан и попавшим сюда, в Нижнее Талалаево, в избу, в окна которой глядятся российские сумерки.

Босой, в пиджаке, накинутом внапашку, Иван смотрел на горящие в печи березовые поленья, вдыхая дымливый смоляной запах, и по лицу его бродила невнятная улыбка.

Джинсы лежали рядом, на табуретке.

Иван как над чем-то забавным посмеивался над своей недавней горячностью, с какой взялся за примерку. И снова, как было до этого, джинсы ушли из сознания, и снова Иван думал о дяде Васе, который в эти минуты мог думать о своем племяннике Ване, находясь, должно быть, где-нибудь в Южной Атлантике. От этой мысли Ивану сделалось хорошо и счастливо.

В Малоярославец Иван поехал воскресным утром в начале седьмого. На первый автобус, ушедший без пятнадцати шесть, он опоздал из-за бабки Маруси, соседской одинокой старухи, надумавшей притащить к еще сонному, в распахнутой рубахе Ивану двух поросят в холщовом мешке.

Старуха, неизвестно как узнав о предстоящей поездке Ивана на рынок, видно было, едва дотерпела до утра и не сводила с парня умоляющего взгляда, пока тот не взмыкнул в знак согласия.

— Проси по сороковке, отдать можешь за тридцатку, — сказала