Шрифт:
Закладка:
Пока Женечка одевалась, я пристальнее оглядел Фрола Романыча. Он все с той же усталой отрешенностью смотрел перед собой, рукава его вельветового пиджака, прямо свисавшие вниз, казались пустыми. Видно было, какая-то болезнь все время держит его в слабости, надолго обрекая на неподвижность. Когда-то он, наверно, был пригож собой и силен. Да и теперь необыкновенная худоба его не отталкивала, а привлекала, заставляя думать о неведомой мученической его судьбе.
Недвижный, будто окаменевший, Фрол Романыч не шевельнулся, когда мы уходили.
Улица тонула в сумерках, с угрюмого неба по-прежнему сеялся дождь. Я едва различал Женечку, шедшую в отдалении, сторонясь меня. В переулке, в мокрой темени, куда мы завернули, девочка все-таки приблизилась ко мне, доверчиво зашагала рядом.
Завидев нас, успевших изрядно промокнуть, бабка Таисия кинулась ставить самовар. Возле печки стояло приготовленное для меня добро: полмешка картошки, две банки с солеными огурцами и одна — с маслятами.
Мы с Женечкой попили чаю, отмякли. Перед тем как встать из-за стола, я достал оставшуюся у меня десятирублевую.
— Не возьму, — замахала руками бабка Таисия. — Бери так, опосля как-нибудь сочтемся. Шапку или шляпу себе купи…
— Как же?.. — растерялся я.
— Сказано, — отрезала бабка Таисия.
Прощаясь с Женечкой, старуха приобняла ее одной рукой, другой же с заученного украдчивостью вложила девочке в карман железный рубль.
— Меня бабушка Таисия к себе хотела взять, — сказала Женечка на улице. — А баба Клавдюха — ни в какую. Она не любит бабушку Таисию…
Дождь, кажется, ненадолго иссяк. Оттого мерцавший редкими огнями старый город по-деревенски темно, печально обнажился. Может, и от этого у меня сдавило сердце.
— А папку моего зовут Николаем, — говорила Женечка. — Он с мамой на Колыму уехал, зарабатывать на «Волгу». Я их два года не видела… А сколько «Волга» стоит?
— Не знаю, — ответил я. — Дорогая она.
Нам долго не открывали ворота. Потом во дворе зажглась лампочка, к смотровой дырочке прильнула тень, и по слабому кряхтению можно было догадаться, что засов отодвигает Фрол Романыч.
— Приходи со мной картошку есть, — сказал я Женечке на крыльце.
— Не-е… — протянула она. — Мне от Клавдюхи попадет.
Клавдюха стояла в кухне, у старинной изразцовой печи. В синем шелковом халате, который она попыталась при моем появлении запахнуть на груди, Клавдюха выглядела торжественно-величавой.
Стараясь не шуметь, я опустил мешок с картошкой на пол, но доставать из него банки на виду у Клавдюхи мне почему-то не захотелось. Я взглянул на стол, уставленный всякой всячиной, понял, что помешал Фролу Романычу ужинать, и совсем уже тихо, сдерживая дыхание, разделся. Клавдюха искоса следила за мной, ловила каждое движение. Мне стало не по себе.
— Картошечку-то будешь чистить или так — в мундире? — вдруг спросила Клавдюха.
— Лучше бы почистить, — удивился я неожиданному ее вниманию.
— Ну, так чисти да ставь, — она показала на ведерко возле раковины.
Я умел чистить картошку. Можно сказать, любил — уж до того редкостной едой она была на флоте, особенно в дальних плаваниях. Съедали ее в первые же дни, затем — и то лишь на суп — оставалась сушеная.
Но даже сейчас, когда ее было вдоволь, я с молитвенной почтительностью брал каждую картофелину, не скрывая удовольствия, глядел на вьющуюся из-под ножа длиннющую тонкую стружку.
Клавдюха стояла на прежнем месте. Она вроде бы не смотрела на меня, и все же я, раза два подняв голову, приметил, как под ее припухшими веками появляется живинка, — стало быть, чем-то заинтересовала Клавдюху моя работа.
Увидев в дверях Фрола Романыча, Клавдюха сняла со стола сковородку с мясом, поставила на газовую плиту — подогреть.
Пока варилась картошка, я читал газетные гранки со своим очерком. Прочитав его залпом, без придирок к типографским опечаткам, стал перечитывать, теперь уже медленно и углубленно. Увлекся, почувствовал жар на щеках и не сразу услышал голос Фрола Романыча.
— Кипит, — не первый раз, видимо, сказал он слабеньким, где-то в груди застревающим голосочком.
Кастрюля моя мелко стучала крышкой, из-под которой выбрызгивались дымящиеся капли. Одним махом я очутился возле плиты, убавил пламя.
Такую крупную, с крахмалистым блеском в разломах картошку я не ел давно. Горячая, несказанно вкусная вперемежку с твердыми маслятами, она поразительно быстро исчезла из кастрюли.
Вдруг рука с ложкой замерла. Я почувствовал на себе взгляд. Фрол Романыч, тоже сидевший за столом, глядел на меня, и в глубине его ввалившихся глаз я отчетливо увидел печальную, в это мгновение не упрятанную зависть.
Я устыдился своей жадности, с какой ел картошку, и остатки ее старался доставать без прежней безоглядной торопливости.
Тягостно было смотреть на Фрола Романыча. Ему, я заметил, еда не шла. Перед ним стояло много вкусного, и почти все было не тронуто. Черную икру, обильно положенную в серебряное блюдце, — и ту Фрол Романыч лишь слегка поддел кончиком серебряного ножа, намазал на хлеб и мученически вздохнул, не имея, видать, желания съесть.
Я не разбирался, чего скрывать, в столовом серебре, но тут, на накрытом обыкновенной клеенкой кухонном столе, весь сервиз, тщательно начищенный до благородного мягкого блеска, показался мне незаурядным. В затейливых рисунках, тонкой чеканке, изящных формах блюдец, сахарницы, подстаканника угадывалось загадочно древнее происхождение.
Впору было подивиться, если бы не Фрол Романыч, безразличный к этому великолепию, державший тяжелую вилку так слабо, что казалось, выпадет она из его худой руки.
Мне стало невыносимо жалко его. Я перевел взгляд на гранки, хотя заниматься ими было уже бесполезно — мной овладело беспокойство. И все-таки я еще делал вид, что не собираюсь уходить, пока Фрол Романыч сидит за столом.
— Работа, наверно, интересная… — проговорил Фрол Романыч. — Пишете о чем?
— В этот раз повезло… — сказал я. — Случайно герой один нашелся. Солдатом воевал, в плену был, в концлагере его победа застала. В расположении английских экспедиционных войск… Там и отличился.
Лицо Фрола Романыча было задумчиво, он слушал меня и одновременно как бы думал про себя.
— Да еще как отличился, — запальчиво продолжил я. — Самого Генриха Гиммлера поймал. Ну, знаете, Гиммлер был рейхсфюрером войск СС… Хотел бежать. Сбрил усы, надел офицерскую шинель. С ним были два его телохранителя.
— Один, что ли, справился с ним этот… герой-то?
— Двое их было. Второй — саратовский мужик. Но главное не в этом. Во всех исторических справочниках сказано, что Гиммлера поймали английские солдаты. Наши просто не знали, что схватили Гиммлера, сдали его английскому капралу. Одним словом, будет сенсация…
Пересказывая свой очерк, я не вдруг отметил, как морщинки у глаз Фрола Романыча делаются все горестнее, на лбу выступает испарина. Он внезапно уронил руки
