Шрифт:
Закладка:
Шолохов съездил в Ростов-на-Дону, в надежде выправить ситуацию, но Шеболдаев, старый лис, уверил писателя, что он вовсе ни при чём, зато настойчиво советовал оставить в творчестве – и художественном, и публицистическом – тему коллективизации, обратившись к описанию пролетариата.
– В город тебе надо, Миша. В крупный промышленный центр. Мы и помощь тебе окажем в связи с переездом. Ты куда, например, хочешь?
– Например, я хочу, Борис Петрович, остаться в своей станице.
Шеболдаев хмурился.
Спустя несколько дней после этой встречи Меньшикова вызывали в Ростов: ну, нашёл чего-нибудь?
В своих стараниях он докопался до забытой к тому времени версии о шолоховском плагиате. Вскоре Шолохову расскажут: Меньшиков хвалится, что завёл дело о похищении рукописи «Тихого Дона», так как разыскал настоящего автора.
Начальник райотдела НКВД очень надеялся, что распускаемые им слухи спугнут писателя и заставят его уехать. Но Шолохов никак не отреагировал. Дела, конечно же, никакого не было за полным отсутствием фактуры. Тогда по инициативе Меньшикова шолоховский телефон начали прослушивать. За Шолоховым и Луговым установили слежку.
Взяв Лугового, Шолохов снова рванул до Ростова – на очередной разговор с первым секретарём крайкома. В этот раз Шеболдаева с лёту припёрли доказательствами о подлых действиях Меньшикова и Киселёва, и он был вынужден отступить. Меньшикова перевели на повышение в Сочи. Киселёва из Вёшенской убрали. Но Шеболдаев тут же отыграл своё, направив вторым секретарём в Вёшенскую своего человека – Александра Львовича Цейтлина.
– Всё-таки посматривать мы за вами будем… – прямо пообещал Шеболдаев.
Начальником районного отдела НКВД в Вёшенскую вскоре назначат Дмитрия Васильевича Тимченко. В анкетах он записывал себя как украинец, родился в 1899 году в Харьковской области. Окончил приходскую школу. Участвовал в Гражданской, был ранен. В органах ВЧК−ОГПУ−НКВД служил с 1924-го. Тимченко получил от Шеболдаева всё тот же негласный приказ: любым способом выдавить из станицы Шолохова и Лугового.
Луговой ещё тогда предлагал Шолохову написать Сталину:
– Миша, они не оставят нас в покое.
Шолохов отказывался:
– С Шеболдаевым нам детей не крестить. Будем драться с ним по принципиальным вопросам, а жаловаться на то, что он к нам плохо относится, – нехорошо, по-ребячески будет выглядеть.
Возможность отправки письма Сталину Шолохов оставлял на самый крайний случай. Он верил в реальные возможности советского народовластия. Думал: если жить по совести – всё должно получиться.
* * *
Одним из признаков социалистической демократии являлись так называемые «чистки»: весьма своеобразный инструмент, предложенный большевиками для выявления зловредных элементов в партии.
Никакой заинтересованности в повсеместном зверстве, тактично именуемом «перегибами», и уж тем более в разгильдяйстве и воровстве у власти не было. Было желание иметь не просто сильную, но уважаемую большинством населения страны партию. Помимо этого, Сталину нужен был ещё реальный инструмент для того, чтобы вычистить на местах оппозицию.
Чистка представляла собой принародный опрос коммуниста с возможностью всех желающих высказаться о его достоинствах и недостатках.
Шолохову назначили чистку на 29 июля 1934 года по месту жительства. Известные риски состояли в том, что здесь же, в Вёшенской, долгое время проживал разветвлённый род купцов Шолоховых и Моховых. С тех времён, когда эти легендарные старики, державшие половину оборота на Верхнем Дону, отошли в мир иной, минуло более двадцати лет. Бессчётное количество местных жителей сгинуло на Первой мировой и Гражданской, выехало за границу, умерло в коллективизацию. Но ведь многих свидетелей и не надо было на чистке – хватило бы одного.
Чистка проходила в кинотеатре «1 мая». Людей набилось выше всякой меры – полтысячи человек: битком. Среди этих пятисот мог оказаться нежданный грамотей, который взял бы и зачитал по шолоховской автобиографии 1931 года: вот вы, Михаил Александрович пишете, что «отец – разночинец, выходец из Рязанской губернии, до самой смерти менял профессии. Был последовательно “шибаем”, сеял хлеб на покупной казачьей земле, служил приказчиком в коммерческом предприятии хуторского масштаба, управляющим паровой мельницы…» Чего ж вы забыли, что отец был вовсе не управляющим, а хозяином мельницы в Плешакове и купил её за безразмерные деньги? За какие, кстати? И откуда они у разночинца взялись?
– Как же так? – поднялся бы другой. – Вы ж о себе пишете, никто за язык не тянет: «недвижимой собственности отец не имел». А он, оказывается, имел! Да такую собственность, что всем не зависть!
Тут бы встал третий и спросил:
– А в Плешакове, напомните, товарищ Шолохов, у кого вы квартировали? Не у братьев ли Дроздовых, Павла и Алексея, знаменитых своим участием в Вёшенском восстании?
– А товарищ Сердинов, плешаковский коммунист, работавший на мельнице у вашего отца, – не его ли, попавшего в плен, убила самолично супруга Павла Дроздова, за что была награждена наградой от белогвардейского генерала? О чём вы так схоже написали в своей книжке.
– Сынок, а не с тою ли бабой, дроздовской вдовой, пацанёнком ходил ты в отступ от наступающих красных частей? До самого хутора Рубежного? А то я тебя там видал. А потом и папаша ваш подъехал. Он ещё курей тогда разводил. Курей этих у вас было бессчётно, из тех курей повстанцы себе суп варили. Было?
– А как же мы забыли, – вставил бы очередной, – как Мишка, с отцом своим – царствие небесное, хороший был мужик, – когда здесь располагался генеральский штаб, прислуживали генералам? А стоял тот штаб в старом шолоховском доме. Нынче он сгорел, но все его помнят: этот дом напротив кинотеатра, где мы сидим, красовался. Лучший дом был в станице.
Шолоховская биография столько всего в себе таила – как старый дедов зипун.
Но он рискнул.
Невысокий, ладный, с яркими глазами, в белой безрукавке вышел на сцену.
– Проверяется писатель Михаил Александрович Шолохов, – объявил председатель комиссии по чистке.
Зал вдруг пришёл в движение и зарукоплескал, хотя никакие аплодисменты предусмотрены не были. До Шолохова чистили двух других коммунистов – им не хлопали.
Люди улыбались, выкрикивали что-то приветственное, ободряющее.
Положено было начать с рассказа о себе.
– Родился в хуторе Кружилинском в 1905 году, – спокойно выкладывал Шолохов, глядя в зал и пытаясь заранее найти того, кто задаст самый злой поперечный вопрос. – Отец мой был торговый служащий. И, позже, управляющий на мельнице. – Мог бы про это смолчать, но сказал нарочно, чтобы, если зададут лишний вопрос, сослаться на свой же ответ: «…нет, не хозяином, а управляющим»; но дальше про отца распространяться не стал. – Учился я в Богучарской мужской гимназии, окончил четыре класса. – Про московскую гимназию тоже умолчал, а то пошли бы ненужные вопросы, откуда у торгового служащего отыскались деньги на то, чтобы учить сына в Москве.
Почти всю Гражданскую войну Шолохов срезал, как и не было, и пошёл дальше:
– В
