Драгоценность же не заметила постороннего, да и на архиепископа тоже внимания не обратила - обняла брата и прижалась к нему, словно спасенный с необитаемого острова к первому живому человеку за многие годы.

- Я так соскучился. Знаешь, мы удрали от "заветников", а еще...

- О приключениях твоих я наслышан, - Фиор говорил тихо, но в не слишком просторном кабинете все равно было слышно каждое слово; Саннио стало неловко. - О моих тебе расскажет его высокопреосвященство.

- Уже рассказал. Через брата Жана, - острая нотка ехидства. - Поздравляю, господин герцог!

- Скажи, тебе тут хорошо?

- Да, очень. Меня здесь учат. А как там Араон? Правит? - ни малейшей злобы или досады в голосе младшего принца не прозвучало.

- Пока что правит.

- Передай ему... - недолгая пауза; Элграс чуть отстранился, глядя брату в лицо. - Что он хоть и подлый провокатор, но все равно он мне брат. И мне без разницы, подкидыш он или нет. Так что пусть не боится.

- Араону придется ответить за все, что он натворил, - Фиор был не на шутку удивлен.

- Я его помилую, - твердо заявил подросток. - Королем ему не быть, но я хочу видеть его живым и здоровым.

- Элграс, это невозможно. Как бы я ни хотел этого... - "Доброта наша ходячая, - ворчливо подумал Саннио. - Готов же простить этого поганца Араона несмотря ни на что..." - Он носит имя Сеорнов, но он не сын нашего отца. Ты сам знаешь...

- Ха! Вот горе-то какое! Братец, ты же герцог Алларэ теперь - ну и прими его в род. Как младшего брата.

Господин Гоэллон замер в своем кресле, наслаждаясь картиной, достойной кисти лучших живописцев Собраны. Он поклялся себе, что при первой же возможности эту картину закажет, и назовет ее двояко: для посторонних это будет "Король Элграс проявляет любовь к брату", а для узкого круга посвященных - "Три челюсти, одновременно уроненных в кабинете архиепископа Жерара".

Нет, четыре - включая его собственную.

7. Собра

Воск лился в вино, настоянное на пяти травах: шалфей, полынь, красавка, цикорий, лапчатка.

Горький запах полыни щекотал ноздри, одурманивал. Если выпить "вино провидцев", то можешь узнать многое... а можешь и не проснуться. Зависит от того, наказали ли тебя Мать и Воин даром ясновидения. Клариссу - не наказали; для нее темная, почти черная жидкость была лишь ядом.

Кларисса пыталась найти ответ на вопрос почти двадцатилетней давности. После разговора с герцогом Скорингом она пыталась прояснить для себя загадку простыми средствами. Не так уж сложно оказалось установить, что у него и впрямь была сестра-близнец; но ничего больше женщин не узнала. Мэтр Длинные Уши только развел руками и сказал, что ни единого слуха до него не добралось, а, значит, их и вовсе не ходило.

- Сама понимаешь, это ни о чем не говорит. Скандала не было, сплетни не ходили, но ведь и повода-то не нашлось. Семья там такая, про них редко говорят, - толстячок развел руками, потом провел платком по блестящей лысине. - Концы в воду...

- В воду, уж точно, - Кларисса вздохнула. - Ну что ж...

О чем не скажет человек, расскажет серебряная с чернью чаша, подарок старухи Алларэ, и видевший три полуночи воск. Только один вопрос - правду или ложь она услышала? Гадальщица сама понимала, что довольно глупо сматывать все нити в один моток, но сердце подсказывало: поймешь это, поймешь и все остальное. Солгавший в подобном не заслуживает веры во всем остальном; слушать лжеца нельзя, рано или поздно попадешь в сеть.

Ночь стояла подходящая - безветренная, тихая. Прислуге Кларисса с вечера дала выходной и велела убираться до утра. Хельги уехал еще накануне, Ханна ночевала во дворце - старшую фрейлину не отпускали домой даже в праздничный день. Пес во дворе уснул, убаюканный тишиной и особым словом. Женщина опустила створу окна, закрыла ставни и в темноте, едва разгоняемой огоньком единственной свечи, принялась греть ковшик с воском.

Лился он неохотно, слишком медленно, тянулся, словно жженый сахар; дело было не в плохом воске, а в том, что она затеяла. Еще вечером Клариссе показалось, что гадание не удастся. При мысли о том, что пора начинать, в голове мутилось, а руки опускались, она едва дождалась полуночи, щипками заставляя себя проснуться. О подобном старуха Алларэ тоже говорила - случается, если загаданный защищен могучим амулетом или волей богов.

Воспоминание о старой женщине, учившей ее своему ремеслу, придавало сил. Младшая сестра Старого Герцога с детства считалась ведьмой. Еще в тринадцать лет ее звали к себе Милосердные Сестры, но она отказалась; десятью годами позже, после ссоры с женой Мишеля Алларэ, суеверной литкой Анной, она покинула замок и вышла замуж вопреки воле брата - за простолюдина; Старый Герцог лишил ее титула, но не переупрямил - коса нашла на камень. Поговаривали и о том, что Мишель испугался проклятия и умолял сестру вернуться, но она отказалась. Было ли проклятие, сбылось ли оно, Кларисса спрашивать не решилась.

Женщина, прозванная сперва Белой Алларэ за снежные, словно у легендарной королевы Раймунды, волосы, а потом, когда их стали принимать за седину - Старухой Алларэ, жила в собственном доме в Убли, и в городе ее уважали, хотя и побаивались. После смерти брата и сестры, после двухлетних скитаний Руи Гоэллон вернулся не в замок Грив, а к двоюродной бабушке. Она научила молодого герцога всему, что знала сама... а годы спустя взялась по его просьбе учить Клариссу, тогда еще не Клариссу Эйма, а куртизанку Клариссу.

Горячая ручка ковшика жгла пальцы, скользила и выворачивалась - ладони вдруг вспотели. Тонкие белые нити тянулись вниз, к застывшему черным зеркалом вину, ломались в воздухе. Восковая крошка всплывала и трепетала на поверхности. Потом крошка и путаница нитей сложилась в четкий знак.

- Правда... - прошептала Кларисса. - Все-таки правда...

Жила-была девочка по имени Ирма, и полюбила она золотого юношу, а он ее - нет. Вот и вся сказочка, короткая и грустная.

"Девочки, девочки... - подумала госпожа Эйма. - Зачем же вы так?