давно не вижу Изабеллу — неделю или, самое большее, дней десять. Странно, что я ещё хочу видеть ту, которая с нетерпением ждёт моей смерти. Но из всех странных вещей в жизни — любовь самая странная.

Сегодня утром мы сидели за столом после завтрака. Я смотрел на неё, ожидая от неё слова, которое могло бы смягчить наши отношения за эти последние дни. Это было, конечно, неразумно с моей стороны. Она как-то невзначай упомянула о доне Рюнце. Не знаю почему, но она не любит его. Она предпочитает Альдани, на которого нельзя положиться, — быть может, потому, что он, как итальянец, обладает такими мягкими манерами.

— Вы несправедливы к дону Рюнцу, — сказал я. — Вы вполне можете положиться на него. Запомните это.

Она взглянула на меня вопросительно.

— Солдат никогда не уверен в своей жизни, — прибавил я. — Вы можете вдруг оказаться одинокой.

Ни один мускул не дрогнул на её лице.

— Хорошо, дон Хаим, я это запомню, — холодно отвечала она.

Я начинаю думать, что у этой женщины нет сердца.

Вечером прибыл к нам к обеду дон Педро — очевидно, не без задней мысли. Дон Альвар всё ещё остаётся у нас, тоже не без задней мысли. Я даже рад, что скоро всему этому наступит конец, ибо мне надоело видеть, как эти люди сидят за моим столом и как меняется моя жена, входя в комнату. Первые дни это была настоящая азартная игра, которая нравилась мне, потому что ставка была так велика. Но теперь результат виден уже заранее, и игра не вызывает более азарта.

Изабелла имеет странное влияние на людей. Обыкновенно она держит себя холодно и высокомерно, а подчас и оскорбительно. Но вдруг она улыбнётся, и тогда ей всё прощаешь. Даже самое оскорбление, нанесённое минуту тому назад, делается лишь удовольствием. Я замечаю, что её чары действуют на дона Педро. Она действует на него бессознательно. Это опасная затея, Изабелла. Но при наших отношениях невозможно предостеречь её от этого.

Я написал дону Рамону де Озунья и просил его приехать сюда. Я думаю, что он сделает это ради меня. Его присутствие и его положение будет достаточной охраной для моей жены.

23 января.

Сегодня было аутодафе — второе со времени моего прибытия в Гертруденберг. На этот раз оно было действительно совершено и притом по всем правилам искусства, не хуже чем где-нибудь в Испании.

Наши аутодафе не были многочисленны: двое были сожжены да двое повешены — всего четверо. Городок был невелик, и в это время мы не могли развернуться более пышно. Но обстановка была безукоризненна, зрелище было весьма назидательное. Среди жертв были два лица, которые были внесены в список и которые замешкались, несмотря на моё предостережение. Они, вероятно, не успели продать свои дома и товары, как им хотелось, и медлили, пока их не схватили. Теперь они уж не потребуют обратно ни своих домов, ни своих денег. Их сегодня утром передали мне для наказания с обычной просьбой о помиловании — пусть-де мой приговор не повлечёт за собой смерть или пролитие крови.

На мой взгляд, это самое бесстыдное издевательство со стороны церкви, ибо горе тому представителю светской власти, который вздумает согласиться на эту просьбу! Но церковь просит о милосердии, и таким образом вся ответственность падает на других.

Я не знал об этих двух жертвах, пока сегодня утром мне не вручили список с именами. Впрочем, если бы я даже и знал, всё равно я ничего не мог бы сделать. Всякое сопротивление с моей стороны только ускорило бы кризис. Внезапный переход дона Педро от кротости к суровости заставляет и меня держаться настороже. Несомненно, он знает всё. От этих двух жертв он, конечно, сумел получить все сведения, которые ему были нужны. Он ведь не станет стесняться с пытками.

Вы не должны смотреть на меня с таким холодным презрением, донна Изабелла. Посмотрите на дона Педро. Кровь этих четырёх несчастных падёт не на мою голову, а скорее на вашу и дона Педро. Ваше желание должно быть исполнено. Если кроме одного, смерти которого вы желаете, пострадают ещё некоторые, то вам об этом горевать нечего. За всё надо расплачиваться. Не будь вас, положение создалось бы иное, ибо я готов был уничтожить дона Педро, если б даже это и внушало вам страх. Это было бы дьявольским делом — мне не хочется сознаваться в этом даже на этих страницах, но я уверен, что это мне удалось бы. И эти люди не пострадали бы. Как бы то ни было, теперь время уже упущено.

Дон Педро не только выискивает имущество, которое можно было бы конфисковать, но и арестует лиц, принадлежащих к разным классам населения — женщин, детей и даже бедных простолюдинов. Я не могу угадать его цели, но не такой он человек, чтобы делать что-нибудь без уважительных причин. Нужно будет позаботиться о том, чтобы бразды правления не ускользнули из моих рук раньше времени.

Сегодня бросилась передо мной на колени прямо на снег какая-то женщина, умоляя пощадить её дочь. Сегодняшний день показал, что инквизитор принялся за дело серьёзно.

— Вы спасли мадемуазель Бреголль, — кричала женщина, — вы можете спасти мою дочь. Она также невиновна и также прекрасна.

Женщина была в полном отчаянии, но я ничего не мог сделать для неё.

Не знаю, была ли донна Марион на сегодняшнем аутодафе. Я не видел её со дня своей свадьбы. Навещая мою жену, она бывает у нас, когда меня нет. Мы неоднократно приглашали её к себе, например, в Рождественский сочельник, но напрасно. Я слышал, что её матери стало хуже. Не следует ли посоветовать ей поскорее покинуть Гертруденберг? Впрочем, дон Педро едва ли поднимет опять это дело после того, что случилось.

Всё это напомнило мне об отце Балестере, который как-то вышел было у меня из головы. Это дело также надо уладить окончательно. Но я не буду предъявлять его исповеди. Для донны Марион это не имеет значения, да и для меня также. Конечно, он сделал всё возможное, чтобы погубить меня, но теперь его ухищрения кажутся пустяками и не стоит мстить таким людям, как отец Балестер.

24 января.

Вчера вечером, вернувшись домой, я застал дона Педро, который сидел с Изабеллой. Совершенное утром аутодафе, казалось, нисколько не омрачило их беседы. Дон Педро сказал, что он пришёл переговорить со мной о кой-каких служебных делах, и так