На этой почве возник в начале 1911 г. между Россией и Китаем конфликт, завершившийся ультиматумом. Россия требовала соблюдения русских торговых прав и привилегий в Монголии и грозила в случае притеснения русских купцов ввести войска в китайские пределы. Этот ультиматум вызвал резкие нападки в американской и отчасти в английской печати, тотчас же подхваченные русскими оппозиционными кругами, начавшими было протестовать против «новой дальневосточной авантюры». Но Китай безоговорочно принял ультиматум, русское экономическое преобладание в Монголии было признано; и когда осенью 1911 г. в Китае началась революция, Внешняя Монголия изгнала китайские власти и провозгласила свою независимость – при фактическом протекторате России, добившейся в 1912 г., чтобы Китай признал самостоятельность Внешней Монголии и удовлетворился таким же номинальным суверенитетом над этой областью, как турецкий суверенитет в Боснии после 1876 г.

Таким образом, в результате роста русской мощи и последовательной политики государя Россия без пролития крови приобретала обширную область с большими экономическими возможностями. Если левые круги, до П. Н. Милюкова включительно, оставались в резкой оппозиции к азиатской политике России, то беспартийные либеральные органы печати вроде «Русского Слова» уже начинали проявлять понимание русских национальных задач в Азии, а октябристский «Голос Москвы» писал: «Мы должны не только пододвинуть свою государственную границу к пустыням, отделяющим нас от собственно Китая, но занять на возможно большем пространстве эти пустыни, чтобы сохранить их таковыми в виде естественной эспланады нашего государства… Северная Монголия должна стать, как и Восточный Туркестан с Джунгарией, в более тесную связь с Россией»[166].

Два обильных урожая – в 1909 и 1910 гг. – дали мощный толчок всему русскому хозяйству. Земельная политика успешно развивалась. П. А. Столыпин, желавший ускорить ход реформы, считал, что Крестьянский банк, находившийся в ведении министра финансов, недостаточно идет навстречу намерениям власти и слишком осторожен в своей кредитной политике. Он задумал передать Крестьянский банк в министерство земледелия, но встретил в этом сопротивление В. Н. Коковцова, заявлявшего, что он подаст в отставку в случае изъятия Крестьянского банка из ведения министра финансов. Вокруг этого вопроса велась долгая «тяжба перед государем».

Вопросы сельского хозяйства – как упомянул Лубе в своих воспоминаниях – неизменно пользовались особым вниманием государя. «Прочное землеустройство крестьян внутри России и такое же устройство переселенцев в Сибири – вот два краеугольных вопроса, над которыми правительство должно неустанно трудиться, – писал он Столыпину из Германии (22.IX.1910). – Не следует, разумеется, забывать и о других нуждах – о школах, путях сообщения и пр., но те два должны проводиться в первую очередь».

Законодательная работа шла полным ходом: реформа местного суда, расширение народного образования, введение канализации в Петербурге, новый продовольственный устав[167], широкие ассигнования на улучшение сельского хозяйства (в том числе 9 миллионов на орошение т. н. Голодной степи) и немало других важных мер были проведены через палаты за эти годы. Число репрессивных мер в то же время сокращалось: так, в 1910 г. смертных казней было 129 (против 537 в 1909 и 697 в 1908 г.); в не меньшей пропорции сократились и административные высылки (в 1908 г. еще около 10 000, в 1909 г. – меньше 3000). Интерес к политике в массе населения сильно упал. Тем не менее в той части населения, которая интересовалась общественными делами, по-прежнему преобладали оппозиционные настроения. Это сказалось осенью 1909 г. на дополнительных выборах в Думу: и в Петербурге, и в Москве, и в Одессе были избраны кандидаты к.-д. Больше того: земские и городские выборы, после поправения в революционные годы, снова начинали давать более левые результаты.

Правые партии, имевшие возможность легальной деятельности, являли печальное зрелище взаимных раздоров. От Союза русского народа отделился Союз Михаила Архангела во главе с депутатом В. М. Пуришкевичем. Но и в старом союзе грызня продолжалась, и его основатель А. И. Дубровин, отстраненный от дел, обвинял новый главный совет в том, что он хочет его смерти: «Пусть поднесут мне чашу с напитком в вечность, и я спокойно осушу ее до дна!..» В провинции правые организации нередко вступали в конфликты с губернаторами, обвиняя их в либерализме. В отношении кабинета Столыпина они пребывали в «оппозиции справа».

Националисты, ставшие в Гос. думе наиболее близкой к правительству партией, составляли фракцию в 105 человек – почти сравнявшись с октябристами, которых к 1910 г. осталось во фракции 117. Но националисты не имели почти никакой организации в стране. Это были, в сущности, умеренно правые беспартийные элементы, объединившиеся только в Гос. думе.

Октябристы, особенно после инцидента с морскими штатами, все чаще проявляли недовольство тем, что не проводятся в жизнь «обещанные свободы». При открытии думской сессии 1909–1910 гг. А. И. Гучков говорил, что сессия открывается «под знаком неопределенности». При обсуждении сметы министерства внутренних дел лидер октябристов (22.II.1910) заявил: «Мы находим, что в стране наступило успокоение, и до известной степени успокоение прочное», – и выразил пожелание об отмене административной ссылки и особых полномочий губернаторов в отношении печати. «Мы, господа, ждем», – закончил А. И. Гучков.

П. А. Столыпин (в своей речи 31 марта 1910 г.) отвечал: «Там, где с бомбами врываются в казначейства и в поезда, там, где под флагом социальной революции грабят мирных жителей, – там, конечно, правительство удерживает и удержит порядок, не обращая внимания на крики о реакции». Премьер дал такую характеристику состояния страны: «После горечи перенесенных испытаний Россия, естественно, не может не быть недовольной; она недовольна не только правительством, но и Гос. думой, и Гос. советом, недовольна и правыми партиями, и левыми партиями. Недовольна потому, что Россия недовольна собой. Недовольство это пройдет, когда выйдет из смутных очертаний, когда образуется и укрепится русское государственное самосознание, когда Россия почувствует себя опять Россией».

Крайние левые партии проявляли себя мало. С.-р. еще не оправились от удара азефовского дела. У с.-д. шла отчаянная внутренняя борьба, возникали самые противоположные течения: «отзовисты» и «ультиматисты» требовали отозвания фракции с.-д. из Гос. думы или предъявления к ней ультиматума о «более революционной тактике» (которая едва ли была практически осуществима); наоборот, «ликвидаторы» хотели ликвидировать старую нелегальную организацию заговорщического типа и заменить ее рабочей партией по западно-европейским образцам, опираясь на легальные профессиональные союзы, которые, хотя и подвергались нередко полицейским стеснениям за революционную пропаганду, все же получили значительное развитие. Каждое с.-д. течение стремилось создать свою школу: Горький и Луначарский устроили партийную школу на острове Капри (осенью 1909 г.), крайние левые большевики (группа «Вперед») – в Болонье (1910 г.), ленинская группа – в Лонжюмо около Парижа (1911 г.) и т. д.

Одиноким актом политического террора было (в декабре 1909 г.) убийство начальника охранного отделения Карпова, которого заманил в ловушку один революционер, обещавший выдать партийные тайны. Думская оппозиция и тут попыталась заговорить о «провокации», но думское большинство отклонило запрос. «Наша задача, – говорил граф Бобринский, – отогнать от Карпова тех гиен, которые набросились на его труп».

7 ноября 1910 г. на станции Астапово (Рязанской губ.) умер гр. Л.