видел захватывающий фильм, больше внимания уделил наблюдению за учительницами, а Жанна с большим трудом удерживалась от комментариев. Лайка смотрела с любопытством, а вот Ксения помрачнела буквально с первых минут и дальше смотрела невнимательно, часто опуская глаза и нервно вращая между пальцами чайную ложку.

— Ну как вам? — спросила отличница, едва фильм закончился.— Я прямо в шоке была, когда увидела.

— Да уж, по телевизору такое не покажут,— кивнула Елена Андреевна.— Но в целом ничего удивительного. Тут у нас все так делают, чем Медведев хуже? У нас с советских ещё времен так повелось — кто чем на работе распоряжается, то домой и прёт. Жванецкий говорил: «Кто что охраняет — тот то и имеет!». Традиция, можно сказать. Глава города — хапает в городе всё, до чего может дотянуться, а кто повыше сидит — гребёт побольше. Ты же не первый день на свет родилась, должна понимать.

— И это всё, что ты поняла? — с гневом воскликнула Жанна.

— Ну ещё поняла, что не там училась,— улыбнулась Елена Андреевна.— Надо было на юридический идти. Тогда был бы шанс, что однокурсник когда-нибудь станет премьер-министром. А так среди педагогов с нашего курса вряд ли кто выше директора школы поднимется.

— Ну ох… обалдеть вообще,— выдохнула Жанна.— Вы разве не понимаете, что этот фильм значит? Это же наши деньги! Их не из абстрактной казны украли, а у вас в том числе. Это из-за них у вас зарплата двенадцать тысяч, а не пятьдесят или семьдесят.

— А что я могу поделать? — спокойно спросила Лена.— Ну знаю я, и что с того? Только настроение испортилось, а во рту слаще не стало. Жан, я понимаю твои чувства, это всё несправедливо, но мы же не можем всю систему переделать, которая такая уже пару сотен лет. Салтыкова-Щедрина читала?

— То есть ты хочешь сказать, что это нормально? — не унималась отличница.

— Ну не нормально, конечно, но пока власть целиком не поменяется, мы с этим ничего поделать не сможем,— пояснила Лена.

— Власть меняют люди,— вдохновенно сказала Жанна.— Чем больше людей будет знать и задумываться об этом — тем быстрее что-то изменится. Я поэтому и попросила вас о распространении ролика. Я вот прямо почувствовала, что это хорошо и правильно, даже возник какой-то душевный подъём. Я хочу вступить в эту организацию, помогать чем смогу. Если мы не будем этим заниматься, ничего не изменится.

— Извини, Жанна, но я не могу такое репостить,— опустив глаза, сказала Лена.— Я в принципе со смыслом согласно, но меня же за такое уволить могут, просто-напросто. А мне в городе больше негде работать, если что.

— Но Гидра сама сказала, что хороших учителей сейчас не найти,— не сдавалась Жанна.— За что же тогда увольнять?

— Ха, да у нас в школе уволили англичанку Марину Сергеевну за отказ от участия в избирательной комиссии. Вернее, она участвовать согласилась, но что-то там пошло не так, прям перед выборами, и её вытулили, даже не посмотрели, что уроки некому вести было. Я в декрете была, подробностей не знаю, спрашивать про такое — сами понимаете… Короче, когда вопрос политический — лучше его вообще не касаться.

— Я такую не помню,— сказал Миша,— Должно быть, она у нас не вела.

— Да неважно, вела — не вела,— снова взвилась Жанна.— Вы что, серьёзно такой фигни испугались? Думаете, уже за посты в соцсетях увольнять будут?

    В беседе возникла неловкая пауза. Миша чувствовал себя страшно неудобно. Ему было очень стыдно перед Еленой Андреевной за поведение Жанны, но он не мог найти в себе смелости одёрнуть подругу. Появилось какое-то двоякое чувство. Ещё два часа назад он, отбросив всякие сомнения, горячо поддерживал Жанну, и вот теперь учительница точно озвучила все его страхи. Отличница уже раз обернулась к нему, ожидая какой-то поддержки, но парень смущённо отвел глаза. Теперь Ивова снова внимательно посмотрела на него, ожидая каких-то слов, но Миша совсем не знал, что сказать в этой ситуации.

— Я знала, что этим кончится,— устало сказала Ксения, хранившая молчание до этого момента — Вот буквально с первого дня чувствовала, что ты займёшься чем-то подобным. Хотела на уроках как-то предостеречь, но, видно, это не по моей части, тут больше обществознание подойдёт. Уроки истории никто не хочет усвоить.

— Ты о чём сейчас? — с вызовом обратилась к ней Жанна.— Про какие уроки?

— Я о том, что ты — совсем как я,— улыбнулась Ксения.— Настолько совпадаешь, что смешно даже. Я вот в старших классах и особенно в универе точно такой была. Хотела участвовать в политической жизни. Ходила на встречи и дебаты, участвовала в митингах. Я была на Болотной площади и после неё только всё поняла: ничего нельзя изменить. Это страшно, но лучше не лезть. Пусть оно так останется, зато целее будешь.

— Ого! — удивилась Жанна.— Это так интересно, но почему ты раньше не рассказывала?

— Нет ничего интересного, когда тебя сажают в автозак, а потом долго и нудно заставляют дать показания, кто из твоих друзей кидал в полицейских камни,— с грустью сказала Ксения.— Я потому и не рассказывала, что боялась, ну то есть опасалась, что тебя эта тема сможет увлечь. А в этом нет ничего хорошего. Нет никакой романтики сидеть восемь часов в помещении, откуда не выпускают даже в туалет. Это очень страшно. Я долго потом не могла в себя прийти, мир разделился как бы на «до» и «после». Это после Болотной у меня на нервной почве пропал и аппетит, и вообще интерес к жизни. Я вам про это рассказывала, не называя причин.

— Но потом же всё прошло, твоё увлечение помогло, кажется,— припомнила Елена.— Ну это, забыла как называется,  с верёвками короче. Это от наручников началось?

— Нет, это не связано,— покачала головой Ксения.— Там даже не само задержание и допрос, а потом, когда выпустили. В общем, когда я поняла, что бессмысленно; когда почитала в Интернете, что люди пишут, что ничего изменить нельзя и что нас как предателей воспринимают и радуются разгону… В общем, тогда депрессия началась от ощущения, что ничего не поделаешь, вот что самое страшное.

— Ну так вот и нужно что-то делать! — воскликнула Жанна.— Нельзя сдаваться, иначе хуже будет, от себя-то не убежишь!

—Нет! Не надо! Нет! — резко ответила Ксения, вскакивая с