постороннему не стоило. Но я для нее не был посторонним, коль назывался «другом», и в мои обязанности входила дежурная похвала ее стишат, произносимая не всегда с достаточной искренностью. Иногда она просила уточнить, какой именно стихотворный оборот или удачная рифма произвели на меня наиболее сильное впечатление. Приходилось пускаться в литературоведческие изыски, в чем не был достаточно силен, дабы обезопасить себя от поджатых губок и вынужденного долгого молчания при плохо скрываемой обиде.

Потом вдруг стихи перестали вручаться мне как штатному рецензенту с неминуемым положительным отзывом. Истолковал сей факт по-своему, думая, что скоро все наладится и пойдет дальше своим чередом. Чтоб окончательно прояснить этот вопрос, намеревался при случае объяснить ей, что поэзия, впрочем, как и проза, далеко не каждому по плечу и заниматься ею следует с большой осторожностью. Но разговор на эту тему так и не состоялся.

Когда появился журнал с моей повестушкой, услышал несколько довольно критических высказываний о разных прочитанных ею ранее произведениях доморощенных авторов. Не стал уточнять, почему она так невзлюбила именно местных авторов, поскольку сам во многом был с ней согласен. Но ощутил болезненность укола, хотя он напрямую и не был направлен в мою сторону. А потом и вовсе прекратились наши с ней разговоры на тему сочинительства. Пропали не только альбомные листочки, но и сама она могла подолгу не заглядывать ко мне, заставляя мучиться в ожидании и строить разные предположения по поводу ее времяпрепровождения. И она ни разочка не обмолвилась по этому поводу, чтоб хотя бы для вида снять напряжение и рассказать, с кем встречалась и чем была занята. Прекратились наши совместные поездки к реке. Обычно, посидев с полчасика напротив меня, она легко вспархивала и опять надолго исчезала. В один из таких кратких визитов она как о чем-то малозначительном обмолвилась, что завтра уезжает со стройотрядом до конца лета. Я не знал, что сказать, и даже не пытался остановить или отговорить ее, понимая, насколько это бесполезно. И после этого мы больше не виделись.

Осенью мне рассказали, что она поехала с такими же молодыми и безбашенными ровесниками на одну из строек нашей необъятной отчизны, где вечерами выступала с небольшими концертами, читала свои стихи, пела песенки, одним словом, нашла то, чего была лишена здесь, в нашем тихом городке. У нее появились поклонники, и вряд ли она хоть разок вспомнила обо мне, гуляя с кем-то из них до утра и даря свою любовь. Ее она была готова преподнести в дар любому, если считала нужным хоть так помочь своему очередному другу. А потом случилось непредвиденное: она влюбилось искренне, как все, с кем сталкивалась. Но тот человек не принял ее любви, чего пережить она не смогла.

Не знаю, сколько времени она жила в ожидании, а потом не выдержала и поднялась ночью вместе с неразлучной гитарой на крышу дома своего избранника. Там, исписав несколько листочков, аккуратно свернула их и вложила под гитарные струны. Что в них было написано, даже не пытался узнать. Вряд ли они были адресованы мне лично. Иначе бы она просто не уехала, а осталась рядом. Может быть, она все же в последний миг произнесла вслух мое имя, перед тем как прыгнуть вниз. Мне сообщили, что она практически не пострадала при падении. И хочется думать: умерла в своем коротком и безрассудном полете, обретя навечно свободу.

Такой она и осталась в моей памяти. Дарящей любовь. И ничего не просившей взамен. С тех пор во мне начало жить иное чувство, называемое виной, избавиться от которого вряд ли когда сумею…

Свобода без выбора

Удивительно, но смерть девушки с гитарой придала мне сил и заставила вновь сесть за работу, чтоб хоть как-то оправдать свое существование. А может, просто вспыхнувшая и нерастраченная до конца любовь помогла забыть все прочие дела и терпеливо довести до конца начатое. В результате непрестанной и где-то даже злой работы к концу лета сборник мистических рассказов был готов. Некоторые из них уже вполне обдуманно и взвешенно разослал в известные мне журналы. И даже почти не удивился, когда начал получать за их публикацию пусть небольшие, но авторские гонорары. Это можно было считать почти победой. Не только над самим собой, но и теми силами, что не давали прежде это сделать.

За прошедший год или два, пока скрывался в деревенской обители, а потом сутками сидел над рукописями, как-то и не заметил изменений, происходящих вокруг. Прежде всего, ниоткуда вдруг возникли люди, жившие ни, как прежде, на зарплату, а на прибыль от оборота. В короткий срок некоторые из моих знакомых стали вдруг вполне состоятельными людьми, причем по старинке скрывая этот факт. Но наличие денег, как и процесс полового созревания, следы которого явственно видны на юношеских физиономиях, отрицать невозможно. Об их богатстве говорили и зажатые в руках толстенные барсетки, крикливая форма одежды, да и манера вести разговор. Но, самое главное, все новоявленные дельцы просто не знали, что делать со своими доходами. Они, как и раньше, пытались сдерживать себя от их траты, но давалось это с трудом, и потому скупалось все, что попадало под руку — от дамских украшений до престижных машин.

Как-то встретившись с одним из таких успешных предпринимателей, узнал от него с удивлением, что он собрался издавать собственный литературный альманах, где станут публиковаться местные авторы. Мой собеседник был когда-то журналистом, а потом поддался всеобщему искушению сделаться богатым в рекордно короткий срок, уволился из газеты, собрал собственную команду и начал торговать ширпотребом. Через полгода он уже переехал из хрущевской двушки в престижную квартиру, в два раза превосходящую прежнюю, полученную им за десять лет честной и беспорочной службы.

Оглядевшись, он решился показать своему бывшему главному редактору, о чем нужно писать, путем издания личного альманаха. Но дефицит времени, требующая огромного приложения сил коммерция оказались несовместимы с его благими просветительскими затеями. Поэтому, когда он узнал, что мной уже опубликована повесть и готов к изданию сборник рассказов, то, не раздумывая предложил выпустить его за свой счет. Грех было отказываться, хотя и понимал, волновали его отнюдь не проблемы провинциальных авторов, а самоутверждение в качестве издателя и благодетеля. Но иных предложений у меня тогда просто не было, потому согласился. Да, немаловажный момент, сумму гонорара по взаимному согласию решили обсудить уже после выхода книги. Так хотелось верить в чистое и светлое будущее, что никакие подводные камни и тернии просто не учитывались. Оба мы были в