проселок. Пока мы шли по нему, послышался стук приближающейся кареты, и мы остановились, чтобы пропустить ее. Когда она проезжала мимо, я увидел за плотно закрытым окошком жутко искаженное, ухмыляющееся лицо, злобно пялящееся на нас. Эти выпученные глаза и скрежещущие зубы промелькнули мимо нас, будто в кошмаре.

– Мои братья! – вскричал Мортимер Тридженнис, побелев до самых губ. – Их увозят в Хелстон!

Мы с ужасом уставились вслед черной карете, продолжающей, громыхая, свой путь. Затем мы направили наши стопы к злополучному дому, где их постигла страшная участь.

Он оказался большим и светлым, более походя на виллу, чем на коттедж, с обширным садом, благодаря корнуэльскому климату уже полном распустившимися весенними цветами. Окно гостиной было обращено на этот сад, и из него, согласно словам Мортимера Тридженниса, вышло воплощение зла и силой ужаса во мгновение ока помутило их рассудки. Прежде чем мы поднялись на крыльцо, Холмс неторопливо и задумчиво прошел между клумбами и по дорожке. Помнится, он был так поглощен своими мыслями, что споткнулся о лейку, выплеснул ее содержимое и облил как наши ноги, так и дорожку. В доме нас встретила пожилая экономка, уроженка здешнего края миссис Поттер, которая с помощью молоденькой девушки одна заботилась обо всех нуждах семьи. Она с готовностью отвечала на все вопросы Холмса. Ночью она ничего не слышала. Хозяева последнее время были в самом хорошем настроении, такими бодрыми и всем довольными она их еще никогда не видела. Она упала в обморок от ужаса, когда утром вошла в гостиную и увидела это жуткое общество за столом. Очнувшись, она сразу распахнула окно, чтобы впустить свежий утренний воздух, побежала к проселку и послала мальчишку с фермы за доктором. Хозяйка в своей постели наверху, если нам надо ее увидеть. Четверо мужчин еле усадили братьев в приютскую карету. А сама она тут больше ни одного дня не останется и еще до вечера уедет к родным в Сент-Айвс.

Мы поднялись наверх и осмотрели покойницу. Мисс Бренда Тридженнис, несомненно, была очень красивой девушкой, хотя теперь уже и не первой молодости. Ее смуглое, с правильными чертами лицо оставалось прекрасным даже в смерти, но все еще в нем сохранялось что-то от судороги ужаса, ее последнего живого чувства. Из ее спальни мы спустились в гостиную и собственно сцену этой загадочной трагедии. Каминную решетку усыпала зола вчерашнего огня. На столе – четыре подсвечника с остатками расплавившихся огарков и разбросанные карты. Кресла отодвинуты к стенам, но все остальное оставалось таким же, каким было накануне вечером. Холмс прошелся по комнате быстрым легким шагом; посидел в разных креслах, придвинул их к столу, воссоздав их прежнее расположение. Он проверил, какая часть сада была видна из окна, он обследовал пол, потолок и камин; однако я ни разу не заметил внезапного блеска в его глазах и крепкого сжатия губ – свидетельства, что он заметил лучик света в этой полной тьме.

– Почему топился камин? – задал он вопрос. – Они всегда топили камин в этой маленькой комнате в весенние вечера?

Мортимер Тридженнис объяснил, что вечер был холодный и сырой. По этой причине после его прихода затопили камин.

– Что вы намерены делать теперь, мистер Холмс? – спросил он.

Мой друг улыбнулся и положил руку мне на локоть.

– Думаю, Уотсон, что я уступлю пристрастию к самоотравлению табаком, которое вы так часто и так справедливо осуждаете, – сказал он. – С вашего разрешения, джентльмены, мы теперь вернемся в наш коттедж, так как, полагаю, здесь вряд ли можно найти что-либо еще. Я обдумаю факты, мистер Тридженнис, и если приду к какому-то выводу, то, разумеется, свяжусь с вами и с его преподобием. А пока позвольте пожелать вам доброго утра.

После того как мы вернулись в коттедж Полду, прошло еще много времени, прежде чем Холмс нарушил свое абсолютное и сосредоточенное молчание. Он сидел свернувшись в кресле, его худое аскетическое лицо было еле различимо за сизыми клубами табачного дыма. Черные брови были сдвинуты, лоб нахмурен, глаза ничего не выражали и смотрели в никуда. Наконец он положил трубку и вскочил на ноги.

– Так не годится, Уотсон, – сказал он со смехом. – Лучше прогуляемся над обрывами и поищем кремневые наконечники для стрел. Куда вероятнее, что мы найдем их, чем ключ к этой загадке. Позволить мозгу трудиться без достаточной пищи равносильно тому, чтобы разогнать машину до сверхоборотов. Она разнесет тебя в куски. Морской воздух, солнечный свет и терпение, Уотсон. Все остальное приложится.

– Теперь давайте спокойно определим нашу позицию, Уотсон, – продолжал он, когда мы зашагали рядом вдоль обрыва. – Давайте потверже ухватим то, что у нас есть, чтобы, когда появятся новые факты, мы могли бы для каждого найти его место. Думаю, во-первых, мы отбросим вмешательство дьявола в людские дела и начнем с того, что исключим эту гипотезу из наших мыслей. Отлично. Остаются трое трагически пострадавших от какого-то сознательного или лишенного сознания, но человеческого фактора. Тут мы прочно стоим на земле. Теперь, когда это произошло? Очевидно, если исходить из того, что его рассказ правдив, сразу же после того, как мистер Мортимер Тридженнис покинул комнату. Это крайне важный пункт. Предположительно произошло это на протяжении нескольких последующих минут. Карты все еще лежали на столе. Час был более поздний, чем они обычно отправлялись спать. И все-таки они не изменили поз, не отодвинули кресла. И я повторяю: произошло это немедленно после его ухода и не позднее одиннадцати часов прошлой ночи.

Следующий наш очевидный шаг, – продолжал Холмс, – проверить, насколько возможно, дальнейшее поведение Мортимера Тридженниса после того, как он покинул гостиную. Тут как будто никаких трудностей нет, и оно выглядит выше всяких подозрений. Прекрасно зная мои методы, вы, конечно, обратили внимание на несколько неуклюжее опрокидывание лейки, позволившее мне получить более четкий отпечаток его подошв – ведь иного способа не было. Мокрый песок дорожки превосходно их запечатлел. К тому же, не забудьте, вчерашняя ночь была сырой, и было несложно, заручившись образчиком его следов, проследить его передвижения. Он, видимо, быстрым шагом удалился к дому священника.

Если, следовательно, Мортимер Тридженнис сошел со сцены и все-таки некто посторонний погубил игравших в карты, как мне восстановить облик этого некто и каким образом ему удалось внушить подобный ужас? Миссис Поттер можно исключить. Она явно совершенно безобидна. Есть ли какие-либо признаки, что кто-то подкрался из сада к окну и сумел создать эффект столь ужасающий, что зрелище ввергло в безумие увидевших его? Единственный намек в этом направлении исходит от самого Мортимера Тридженниса, по словам которого его брат упомянул про какое-то движение в саду. Это, бесспорно, примечательно, поскольку ночь была дождливая, пасмурная и темная. Всякий, кто хотел бы напугать этих людей, был бы вынужден прижать лицо к оконному стеклу, чтобы его увидели. Под окном цветочный бордюр шириной в три фута, но никаких следов на нем нет. И трудно вообразить, каким образом кто-то снаружи мог бы произвести столь жуткое впечатление на сидящих внутри; и мы не нашли никакого возможного мотива для столь необычного и тщательного покушения. Я определил наши трудности, Уотсон?

– Они более чем ясны, – убежденно ответил я.

– И все же, будь у нас чуть больше данных, мы могли бы доказать, что они не непреодолимы, – продолжал Холмс. – Думается, в вашем обширнейшем архиве, Уотсон, найдутся дела почти столь же загадочные. А теперь отложим это, пока не получим в свое распоряжение более точные факты, и посвятим остатки утра погоне за неолитическим человеком.

Возможно, я упоминал про способность моего друга умственно отключаться, но никогда еще я не удивлялся ей сильнее, чем в то весеннее утро в Корнуэлле, когда на протяжении двух часов он рассуждал о кельтах, о наконечниках для стрел и черепках с такой беззаботностью, словно зловещая тайна не ожидала своей разгадки. И только когда мы вернулись днем в наш коттедж и нашли ожидавшего нас там посетителя, он быстро возвратил наши мысли к неразгаданному делу. Ни моего друга, ни меня не было нужды осведомлять, кто был наш неожиданный гость. Крупная фигура, рубленое лицо в глубоких морщинах, с яростными глазами и орлиным носом, седая шевелюра, почти задевавшая потолок нашего коттеджа, борода – золотистая по краям, а вокруг губ совсем белая, если не считать никотиновых пятен от неизменной сигары, – эта внешность была не менее известна в Лондоне, чем в Африке, и принадлежать она могла только доктору Леону Стерндейлу, знаменитому охотнику на львов и путешественнику.

Мы слышали, что он