Шрифт:
Закладка:
— Да нет, Святополче. Православная она, крещёная!
— Оно и лепо. А то вон моя княгинюшка! Поял её, каюсь, ведьмицу пражскую, богатства ради. Отец у ней крулём в Чехии был, да уж лет шестнадцать как помер. Сперва на порог меня в свой замок в Пражском граде не пускала! Мол, за изгоя не пойду! Пришлось един раз на ловах подкараулить Луту мою. Подъехал, из кареты её вытащил, на коня впереди себя посадил да умчал в чисто поле. Молвил: люба ты мне, крулевна! Ну, сопротивлялась сперва, кричала, отбивалась, после присмирела, а там и согласие дала, обвенчались в Праге, в церкви соборной. Теперь всё на латыни книги чтит Лута. Говорит: это-де святая Хросвита, а это — святая Бригитта. Я ей: негоже. У нас, у благочестивых православных христиан, святые иные. Нет, всё едино: «Ты почитай. Святые жёны непорочные». Тьфу! Правда, крестится уже по-нашему. И молитвы кой-какие знает, и молви славянской добре разумеет.
— Ты, брат, в Риме бывал. Расскажи, каков он, Рим? — спросил Владимир, переведя разговор на другое.
— В Риме? Да, был. Ну да там, почитай, тож самое, что и в иных городах. Мрак, грязь, разрушенья.
— А велик ли Рим? Большой город?
— Большой. На семи холмах стоит. Капитолий, Ватикан, Латеран, Авентин. Всюду костёлы, соборы латинские. Река Тибр, чрез неё — мост каменный. Дороги добрые, ещё в языческое время проторены. Главная дорога речётся Триумфальной. По ней процессии в старину проходили. Императоры римские в колесницы заместо коней побеждённых царей впрягали и так ехали. А окрест толпа бесновалась, крики, шум, славословие.
Как мост переехали, так Марсово поле открылось, там торг, мастерские ремественные, рядом — базилики христианские, много домов старинных с портиками[304], с колоннами морморяными[305]. А возле — грязь, беднота селится, иной раз прямь на улицах, в лохмотьях ходят. Таковой нищеты николи на Руси не видывал. Папа во дворце живёт, на Капитолийском холме. Там же замки каменные — графы живут, бароны, епископы. Круг Рима — стена каменная, восемьсот лет сей стене. Говорят, ещё император Аврелиан строил. Ну, тот, который Зеновию победил, царицу Пальмиры. Помнишь, Иаков нам сказывал?
Владимир молча кивнул.
— Добрая стена, да обветшалая, — продолжал рассказ Святополк. — Никто за ней толком и не следит. Графы и епископы свои стены, круг замков, выстроили, сидят в них, как стервятники в гнёздах. Есть там ещё, в Риме, Колизей — огромный такой дворец, без крыши, с окнами пустыми. Ну, навроде гипподрома в Царьграде. Арена там. Раньше, говорят, игрища на ней проводили. Бились рабы меж собой на мечах. Не как у нас храбры на поединках, за честь и славу, но на потеху толпе — черни, плебеям, патрициям. Ныне стоит этот Колизей, как чучело — серый, мрачный, пустой. Ещё видел дворец императора Септимия Севера — везде там арки каменные, мусия старинная.
А вообще болота в Риме повсюду, пустыри. И народу не скажу чтоб много. Нурманы есть, немцы, ну и италийцы. Да там и не разберёшь кто. В Италии ведь не как у нас на Руси. У нас, почитай, что новгородец, что киянин, что волынянин — у всех единая молвь. А в Италии в каждом городе, в каждой волости — всё по-разному глаголют. И друг друга они не разумеют, латынь же мало кто и знает.
— Да, дивно сказываешь, брат. Велик и непостижим мир наш — творенье Божье. — Владимир вздохнул. — Чего токмо несть в нём!
Князья умолкли, глядя, как неистовствует огонь в походном очаге.
— Помнишь, брат, как в Киеве на горе повстречали мы дочь боярскую, Роксану? — спросил вдруг Мономах. — После за Глеба замуж она вышла. Ты в Новгороде видал ли её?
— Как же! Разбойником меня нарекла! — Святополк злобно осклабился. — Да, поверишь ли, Влада, едва я её признал! Кожа жёлтая, угри на лице, худая, тощая, одни глаза остались! Была конячка, да изъездилась!
— Дружинники твои никоего вреда ей не причинили? — продолжал допытываться Владимир.
— Да нет. Запретил я её трогать! Живёт с дочерью в доме своём на Загородье. Ну, видимся изредка. Следят за ней Яровитовы люди. Глеб-то в чудь сбежал, после от него ни слуху ни духу! Эх, споймать бы его! Тогда бы совсем спокойно в Новом Городе стало!
...Рано утром, едва забрезжил за лесом рассвет, князья выслали к Полоцку сторожи, расставили пешие и конные полки и дружины и велели выйти из леса на ровное поле, окаймлённое окованной льдом Двиной. Взору Владимира предстала крепость со стенами из крепкого дуба, со стрельницами и обитыми медью огромными воротами. На забороле виднелось множество людей в шеломах, с топорами и копьями в руках. Из огромных котлов струился, подымаясь к небесам, пахучий смоляной пар.
Да, город был хорошо укреплён. Владимир объехал крепость, поглядел на укутанный снегом земляной вал, на другие ворота, такие же массивные, медные, с подъёмным мостом, постоял на берегу Полоты.
— Приступ начнём у главных ворот, — бросил он через плечо воеводе Ивану. — Шли воев с лестницами, дружину покуда не трогай, пожди, побереги. И половцам накажи: пущай стрелами поддержат. Брат! — обратился Владимир к Святополку. — Новогородских воев тож посылай. И стрельцы за ними чтоб шли. Лестницы добрые у вас. Мыслю, сумеем Полоцк взять.
Он посмотрел влево, туда, где располагался половецкий лагерь. Но там царила тишина, степняки спрятались за обозами и не подавали признаков жизни.
Владимир недовольно нахмурился.
«Тож, соузнички!» — подумал он с презрением и, подстегнув коня, приказал начинать штурм.
Тучи стрел запели в воздухе. Под прикрытием стрельцов, быстрыми перебежками, неся в руках осадные лестницы, смоляне и новгородцы приблизились к крепостному валу. Со стены отвечали точными выстрелами, не один воин уже упал в рыхлый, тяжёлый снег, были и убитые, и раненые. Но вот первая лестница приставлена к стене, за ней вторая, третья.
Лестницы не достигали заборола,
