— Я... я... мне... — запинаясь, задыхаясь от волнения, гречин растерялся и не мог толком ничего объяснить.

— Говори! — грозно топнула ногой Роксана. — Почто по бабьим постелям хоронишься?!

— Я... я ничего. — Авраамка наконец собрался с духом и выпалил разом всё, что было на душе: — Люба ты мне, княгиня, скрывать это выше сил моих! Как в первый раз увидел, так сердце захолонуло! А потом разговор наш, в книжарне! И ещё. Знаю я: любишь ты князя Глеба! Но князь Святополк — он верно сказал. Бежал князь Глеб, бросил тебя, оставил здесь!

— Замолчи! — крикнула, вне себя от гнева, Роксана. — Да как ты посмел!

— Подожди. Ты выслушай меня, а потом... Потом хоть и убей! Всё равно. Я сюда пробрался, думал, если кто тебе что худое сделать захочет, того кинжалом угощу. И слышу, говорите вы с князем Святополком... Ты пойми, княгиня, жалимая, я тебе друг, не враг.

— А что ты нощью в тереме княжом деешь? Али сведал о вратах отпертых, о том, что Святополк под городом стоит?! — подозрительно хмурясь, спросила Роксана.

— Ведал. Скрывать не хочу ничего. Мне князь Глеб противен. Не из-за тебя. Все новгородцы его не любят, не хотят князем своим видеть. А вот ты... ты — совсем другое. Ты не такая, как он! Ты... ты чистая, светлая, гордая! И я... всю жизнь тебе служить буду!

— Вот что, гречин! Не нужны мне такие слуги! Ступай отсед! И чтоб духу твово в покоях моих боле не было! — крикнула внезапно разгневавшаяся Роксана.

Она схватила со стола подсвечник и в ярости швырнула его в Авраамку. Гречин едва успел увернуться.

И тут он внезапно не выдержал. Сам не зная зачем, он подскочил к Роксане, обхватил её за тонкий стан и поцеловал, пылко, нежно, а потом опрометью бросился прочь, весь исполненный трепетного волнения.

Роксана застыла на месте и долго не могла прийти в себя. Она и не представляла, что этот тихий скромник, книжный списатель решится на такую дерзость. Нет, она не любила и не хотела бы никогда любить иного человека, кроме Глеба, но внезапный порыв нежности и страсти гречина растревожил, обеспокоил молодую женщину, да так, что вмиг схлынул её только что готовый вырваться и уничтожить этого наглеца Авраамку праведный гнев. Роксана сама не понимала, что с ней творится.

...Авраамка столкнулся на лестнице со Славятой и озабоченным Яровитом.

— А, грецин! И ты здесь! — распахнул ему объятия Славята. — Вот, боярин, большую услугу сей целовек нам оказал. То он врата князю Святополку отпер. Содеяли, как нать! Жди топерица награду за службу, Авраамка! Не забудем!

Он тряс отрешённого, безмолвного Авраамку за плечи.

— Сделали, да только Глеб сбежать успел, — перебил Славяту недовольный Яровит. — Надо послать за ним в Заволочье, перенять.

— Сейцас не время, боярин, — возразил со вздохом Славята. — Бог весть, какою дорогою он в Заволоцье ушёл. Не переймёшь его. Да и, видать, далеко убрался, сволоць! Ницего, мы его опосля достанем. Когда он уже тамо, у цуди объявится. Есь у мя тамо дружки. Шкуры кажно лето возят в Новый город на продажу. От их и выведаем. А дале... Бьёрн для того и послан, верно я смекаю?! — Он лукаво подмигнул Яровиту.

Авраамка слышал весь этот разговор и тоже многое смекнул. А если чего и не понял, о том догадался. Почему-то ему стало не по себе, он буркнул:

— Извиняйте, бояре, — и ринулся вниз по дощатой лестнице.

Глава 96

НОВГОРОДСКАЯ ВОЛЬНИЦА

На совет в княжьи палаты на Ярославово дворище собрались степенные бояре, перетянутые расшитыми золотыми нитями широкими поясами, все в расцвеченных дорогими каменьями нарядных кафтанах, в горлатных шапках. Явились и житьи — землевладельцы помельче, эти рассаживались по лавкам подальше от княжеского стольца. Пришли и толстопузые старосты купеческих сотен, и уличные и кончанские старосты. По левую руку от князя расположился епископ Герман, по правую — боярин Яровит.

Святополк, хмуро озираясь, надвинул на лоб розовую парчовую шапку, затканную крестами. Он знал: сейчас надо будет подтвердить права Новгорода, согласиться выполнять условия леготных грамот, тех, которые дал городу ещё его дед, князь Ярослав.

Тишины не было, бояре громко переговаривались между собой, перебивали один другого, в рядах старост тоже раздавался настороженный гул.

Наконец, встал и поднял правую руку в знак внимания Яровит.

— Мужи новгородские! По велению великого князя Киевского Изяслава Ярославича, — начал он громким твёрдым голосом, — отныне князь вам — Святополк! Издревле, от дедов наших повелось ибо: новгородский стол — старейший в земле Русской. И сидит здесь старший сын князя Киевского. Вспомните: Владимир Креститель княжил в Новгороде при отце своём Святославе, после — Ярослав при Владимире, потом князь Изяслав — при Ярославе. Так надлежит поступить и ныне.

Едва он умолк, как вскочил со скамьи в переднем ряду боярин Ставр.

— Цего вы тамо у ся в Киеве порешили, до того нам дела никоего несть. Мы, новогородчи, вольны во князьях. Мыслю, немногим любо давешнее. Ибо яко тать нощной ворвался ты в город, князь Святополк, яко грабитель влез в княжьи палаты. Где ж такое видано?! Нас, Новый Город, отеч твой не вопросил, хощем ли тя! По-воровски, по разбойному деянья свои вершишь ты!

По рядам бояр прокатилось неодобрительное гудение.

Поднялся Гюрята Рогович, рослый полный боярин лет тридцати пяти с пышащим здоровьем румяным лицом и золотистой окладистой бородой.

— Ты, Ставр, на прю Новый Город толкашь! — возмущённо крикнул он, в гневе сжав кулаки. — Выше иных воссесть удумал, легот не для Нова Города — для себя у князя Глеба выискивал! Окружил князя своими подруцниками, вкладывал в уши ему наветы, пото и пошёл князь Глеб супротив нас, попрал дедовы грамоты! Сам, веца не спросясь, своею волею, дань собирал, суды творил, рати нацинал без нашего дозволенья! А когда бежал князь Глеб в нудь, людишки твои врата градские затворили, вот пото и пришлось князю Святополку со посадником нощью, чтоб люд невинный не пострадал, во град Кромный врываться! Коромольник ты, Ставр! Для себя токмо, не для Нова Города корысть ищешь!

— Не ведал я, Гюрята, цто ты холопом киевским стал! — презрительно выпятив губу, орал в ответ Ставр.

— А що Киев?! На богатство наше не посягает покуда Киев! То