Поддерживаемый женщинами-кошками, я сумел встать и покинуть шатер. Снаружи нас встретило раннее утро: как раз в эту пору тени, завидев солнце, разбегаются прочь, а луч, разбудивший меня, несомненно, был первым предвестником нового дня. Свежесть утра наполнила грудь; жесткие травы, по которым мы шли, пятнали росой мои старые, истертые до рыжины сапоги; едва уловимый, словно свет меркнущих звезд, ветерок легонько ерошил волосы.

Шатер Автарха стоял на вершине холма. Вокруг во все стороны простирался основной бивак его армии, россыпи серых, черных, бурых, словно сухие листья, шатров поменьше, землянок, ходов в подземные укрытия. Из-под земли вереницами серебристых муравьев тянулись наружу солдаты.

– Осторожность нужна, понимаешь ли, – пояснил Автарх. – От передовой мы, конечно, далековато, однако, устроив лагерь проще, на виду, рискуем накликать атаку с воздуха.

– Кажется, я понимаю, отчего Обитель Абсолюта устроена под дворцовыми садами, сьер.

– Да. Теперь-то надобности в этом нет, но было время, когда они сеяли разорение даже в Нессе.

Снизу, со всех сторон, донеслось серебристое, звонкое пение труб.

– Прошла всего ночь или я спал целый день? – спросил я.

– Нет, проспал ты одну только ночь. Я дал тебе кое-какие снадобья, дабы унять боль и уберечь от инфекции рану, и не стал бы будить тебя поутру, однако, войдя, обнаружил, что ты проснулся… а времени у нас, считай, нет.

Что он имел в виду, я не понял, но, не успев задать новый вопрос, увидел невдалеке полдюжины человек, почти голых, дружно вцепившихся в длинный канат. Казалось, они тянут к земле огромный воздушный шар, однако то был вовсе не шар, а флайер, и блеск его черного днища извлек из глубин моей памяти множество ярких воспоминаний о дворе Автарха.

– Я думал, ты позовешь… э-э… как, бишь, его… Мамиллиана.

– Сегодня нам не до зверушек. Мамиллиан – отличный товарищ, умен, молчалив, способен вести бой по собственному разумению, не нуждаясь в моем, однако на нем я езжу больше для развлечения. Сегодня мы, так сказать, похитим тетиву асцианского лука и воспользуемся машиной. Они у нас крадут многое, так что…

– А правда ли, что при приземлении расходуется энергия? Кажется, так говорил один из твоих аэронавтов.

– В бытность твою шатленой Теклой – то есть исключительно Теклой?

– Да, Автарх, разумеется. Кстати, не будет ли неучтивостью с моей стороны спросить, отчего ты велел предать меня смерти и как смог узнать сейчас?

– Узнаю я тебя, поскольку вижу твое лицо в лице моего юного друга, а в его голосе слышу твой. Вот и няньки твои тоже тебя узнают. Взгляни на них.

Действительно, покосившись на женщин-кошек, я обнаружил, что клыки их оскалены, а морды искажены гримасами страха и изумления.

– Что касается твоей смерти, об этом я расскажу – ему, не тебе – на борту флайера… в свое время. А ты ступай-ка назад. Конечно, проявляться тебе нетрудно, так как он болен и слаб, но сейчас мне нужен он, а не ты. Добром не уйдешь – есть, знаешь ли, способы…

– Сьер?

– Да, Севериан? Что, страшно? Прежде в подобных устройствах летать не приходилось?

– Нет, – подтвердил я. – Однако я не боюсь.

– Помнишь вопрос по поводу их энергии? В каком-то смысле так оно и есть. Подъемную силу им сообщает антиматериальный эквивалент железа, удерживаемый магнитными полями в так называемой ловушке Пеннинга. Поскольку магнитная структура антижелеза обратна обыкновенной, магниты обычные, проматериальные, не притягивают его, а отталкивают. Строители этого флайера окружили антижелезо магнитами, так что, стоит ему сместиться куда-либо от центра ловушки, магнитное поле большего напряжения теснит его назад. В родном, антиматериальном мире это железо весило бы не меньше огромного валуна, а здесь, на Урд, уравновешивает тяжесть проматерии, из которой построен флайер. Логику понимаешь?

– По-моему, да, сьер.

– Одна беда: наши технологии не позволяют герметично закупорить ловушку. Хоть часть атмосферного воздуха, хоть пара молекул да просочится внутрь – к примеру, сквозь поры в сварных швах или сквозь изоляцию магнитной проволоки. Каждая из этих молекул нейтрализует эквивалентный ей объем антижелеза, порождая тепло, и всякий раз, как это происходит, флайер теряет микроскопически малую долю подъемной силы. Как же с этим бороться? До сих пор решение найдено только одно: держать флайеры на такой высоте, где давления воздуха практически нет.

Наклонившийся носом к земле, флайер опустился так низко, что я в полной мере сумел оценить красоту его безупречно плавных обводов. Формой он в точности повторял вишневый лист.

– Я далеко не все понял, – признался я, – но, по-моему, чтоб удержать флайер на достаточной высоте, требуются канаты необычайной длины, и если асцианские пентадактили, явившись сюда ночью, рассекут их, флайер унесет неизвестно куда.

Губы женщин-кошек дрогнули, сложившись в едва заметные постороннему взгляду улыбки.

– Канат нужен только для приземления. Без него флайеру пришлось бы преодолеть немалое расстояние, чтоб погасить скорость спуска. Зная, что мы здесь, внизу, он сбрасывает нам канат – совсем как человек в пруду мог бы протянуть руку тому, кто его вытащит. Флайер, видишь ли, тоже наделен разумом. Не таким, разумеется, как у Мамиллиана, не естественным, а сотворенным для него нами, однако этого разума вполне довольно, чтоб огибать препятствия и снижаться, получив наш сигнал.

Нижняя часть флайера поблескивала матово-черным металлом, верхняя же представляла собою купол – прозрачный, почти невидимый, вероятно, из того же материала, что и крыши Ботанических Садов. Над кормой его возвышалось примерно такое же орудие, как на спине мамонта, а еще одно, вдвое большее, венчало нос.

Автарх поднес к губам руку и прошептал что-то в сложенную горстью ладонь. В прозрачном куполе (как будто дыра на боку мыльного пузыря) отворился проем, а из проема прямо нам под ноги соскользнул изящный серебристый трап, на вид невесомый, тоненький, словно паутина. Шестеро гологрудых, оставив канат в покое, перевели дух.

– Взгляни-ка: подняться сумеешь? – спросил Автарх.

– Разве что с помощью рук, – отвечал я.

Автарх поднялся на борт первым, а я с позором, волоча за собой поврежденную ногу, вскарабкался следом за ним. Сиденья – пара длинных скамей, повторявших изгибы бортов, – несмотря на меховую обивку, на ощупь казались холоднее любого льда. Проем за моею спиной, стремительно сузившись, исчез без следа.

– Давление воздуха здесь останется прежним, привычным, как бы высоко мы ни забрались, – заверил меня Автарх, – так что удушья не бойся.

– К сожалению, для подобных страхов я слишком невежественен, сьер.

– Хочешь взглянуть на свою бывшую бакелу? Они сейчас далеко справа, но, если желаешь, я постараюсь их отыскать.

С этими словами Автарх сел за штурвал.