Шрифт:
Закладка:
Я чувствовал, что поступаю жестоко по отношению к бедному графу, но не хотел отказываться от возможности с легкостью одержать этот маленький триумф. Моего несчастного соперника охватила дрожь; при таком повороте дела он совершенно потерял самообладание. Я же улыбался с уверенностью навстречу своей победе.
Однако Каролина вместо того, чтобы отнестись к этому выбору шутливо, как я предполагал, сделалась неожиданно еще более серьезна, выпрямилась с изумившим нас достоинством, бросила взгляд на нас обоих и вдруг пришла в чрезвычайное волнение. То заливалась она пунцовой краской, то вдруг становилась смертельно бледна и вздыхала бурно и тяжко. Закрыв лицо руками, она с беспокойством задвигалась на скамейке. Однако вскоре она вновь овладела собой. Посмотрев с невыразимой нежностью на графа, который, неподвижный, будто статуя, не отводил от нее взора, а затем незначительным взглядом окинув меня, Каролина протянула с поспешностью миртовую ветвь моему другу. Чуть отстранившись, она сказала едва внятно:
— Благодарю вас, любезный граф.
Удивительно, что я прямо на месте не лишился чувств. Пелена спала с моих глаз, и я прозрел, чтобы увидеть все с тысячекратным пониманием. Граф тоже едва не лишился разума; позабыв и меня, и весь мир, он обнял трепещущую девушку и прижал ее к своей груди. Каролина, впервые вкусившая его ласки и поцелуи, принялась на них отвечать, они непрерывно обменивались взглядами и сладострастными вздохами, и жар любви все более разгорался на их слившихся губах. Они уже почти лежали в объятиях друг друга, я же неподвижно застыл подле них на коленях.
Граф первым вспомнил обо мне; он поднял меня с колен.
— Моя Каролина, — сказал он своей возлюбленной. — Подари также и моему другу часть твоего сердца.
С этими словами он подтолкнул меня к Каролине. Глаза его сияли небесной радостью — он обрел вновь весь мир, заключив в своем сердце и друга, и возлюбленную.
— Поверьте, маркиз, — сказала Каролина. — Если бы я не знала графа, я полюбила бы вас. Будьте же моим другом, как вы были другом моему Людвигу, и сердце мое всегда будет участливо открыто вам.
Я был полностью оглушен, не в состоянии вымолвить ни слова или ответить благодарным кивком. Прижавшись мокрым от слез лицом к ее руке, я почувствовал, что она еще горячей, чем мой лоб. Сердце мое замерло, по телу разливался лихорадочный жар. Грудь моя часто воздымалась, и все же я не мог ее облегчить ни единым вздохом.
Граф обнял меня и затем протянул мне руку.
— Ты вскоре почувствуешь, Карлос, — сказал он, — что радость моя неподдельна.
Неподалеку послышались голоса. Каролина поддержала меня, взяв за руку, граф вел меня с другой стороны. Оба говорили мало, но их взгляды были полны любви и утешения. Я же не сознавал, что они меня ведут.
* * *
Вот и конец твоего необдуманного приключения, сказал я самому себе, когда вечером один сидел в своей комнате. Ты должен признать, что судьба наказала тебя по заслугам. Радуйся, что эта несчастливая, но неизбежная развязка охладила твою самонадеянную глупость; признай также, что здесь твоя гордость задета более, чем в любом другом страстном увлечении.
Однако именно гордость меня спасла. Моя страсть была недостаточно сильна, чтобы ей противостоять. Никогда не влюблялся я безответно, и даже Каролина своим невинным кокетством подавала мне некоторые надежды. Первый удар по самолюбию был воистину ужасен, но оно вскоре оправилось и помогло мне исцелиться. Нужно было быть совершенным слепцом, чтобы не замечать безусловных преимуществ графа: его великолепного телосложения, необыкновенно бодрого, уравновешенного духа, дружественного, предупредительного, на всяческие жертвы готового сердца.
Впрочем, никто не мог от меня требовать, чтобы я спокойно наблюдал счастье двух влюбленных. Я решил терпеливо дождаться завершения нашей сельской вылазки и затем уехать куда-нибудь на другой край света. Первую часть своего решения мне удалось с последовательностью осуществить до конца. Принудив себя к холодному самообладанию, я хоть и не слишком весело, но довольно спокойно участвовал во всех развлечениях. Я настолько убедил себя в своем безразличии, что даже граф полностью уверовал в мое исцеление. Веселость его возрастала и раз от разу становилась все более непринужденной. Как же он изумился, когда через несколько дней после нашего возвращения в Париж я пришел вечером к нему в комнату и объявил, что прощаюсь с ним на некоторое время. От удивления он долго не мог прийти в себя, но я уверил его, хоть и без особого успеха, что сердце мое столь же весело, как и мое лицо; в качестве причины отъезда привел я ему желание пропутешествовать через Францию и посетить небольшое имение в Провансе[208]. Наконец он одобрил мое решение, хотя было видно, что даже на короткое время ему не хотелось со мной расставаться. Мы утешили друг друга возможностью моего скорого исцеления и после него незамедлительного возвращения назад. Для своей поездки я нашел такого милого, такого замечательного попутчика, какого только можно себе вообразить; это был граф С—и, который находился в сходных с моими обстоятельствах и искренне обрадовался моему предложению. Мы с графом обнялись на прощанье, полностью друг с другом примирившись, со спокойным сердцем и со слезами на глазах. Граф хотел пробыть со мной вместе ночь и наутро проехать с нами некоторую часть пути; однако я, желая подчеркнуть, что мы расстаемся ненадолго, настоял на менее торжественном прощании. После того как мы договорились обмениваться письмами, я вырвался из его объятий и провел ночь в своей комнате за приготовлениями, наедине со своими мыслями.
С—и и я сходились во мнении, что не стоит отягощать поездку, заботясь о слишком больших удобствах. У нас были хорошие лошади, немного клади, и каждый взял лишь единственного слугу. Так мы, совершенно свободные, выехали в белый свет и не зависели от благорасположения почтмейстеров[209], вежливость которых в целом мире одинакова. Я знал, что и в остальных вопросах у нас не будет много разногласий, поскольку С—и являл собой само
