– Функции отдать, а деньги не отдавать.

– Валентин, ты что, не понимаешь? Мы же с тобой уже получили от Горбачёва указание вернуть всё по старой методике.

– По старой мы всё вернули, но они же отчисления в союзный бюджет не вернули? Почему указание Горбачёва действительно только для нас? Понимаю! Они хотели самостоятельности – отдай им самостоятельность. А про деньги никто не говорил. Покажи мне решение Верховного Совета СССР где написано: “Передать с деньгами”.

– Ну так подразумевалось, децентрализовать и передать комплексно всё.

– А у нас тоже денег нет. Ельцин же принял решение одноканального зачисления налогов в свой бюджет. Он же решил не перечислять деньги в бюджет Советского союза. Ну пусть сам и их собирает на свою самостоятельность.

Естественно, мы после этого так и делали, как договорились, понимая, что идёт жёсткая игра, жёсткое противостояние…»

В то же время бывший председатель Госплана СССР Юрий Маслюков, ставший уже зам. премьер-министра по ВПК, в конце января вдруг заявляет, что в рыночной экономике Госплана не будет. Его коллег тогда охватил шок – многие считали, что Госплан СССР в то время был единственным ведомством, удерживающим хозяйственные связи. Разорвутся связи – не будет и Союза.

«Сегодня все признают, что неоправданно рано разрушен аппарат управления, – сказал зампред Госснаба СССР С. В. Анисимов. – Разрушены те управленческие структуры, которые обеспечивали функционирование народного хозяйства. Возможно, какие-то из них в условиях рыночной экономики отомрут. Но было бы неверным ждать, что тем самым мы добьёмся саморегулирования экономики»[180].

Все сходились на том, что новый экономический орган должен взять на себя, по крайней мере, четыре функции: прогнозирование, собственно планирование, программирование, экономическое регулирование.

Тем временем ситуация в экономике становилась критической. Объём промышленной продукции впервые начал снижаться. Пока не сильно, по сравнению с 1989 годом на 1,2 % (по крайней мере, если верить официальной статистике).

Но все понимали, что это только начало – анархия в хозяйственных связях, массовые и систематические срывы поставок не могли не вызывать столь же массовых и регулярных простоев в тысячах производственных коллективов…

Президент же в этих условиях предпочитал посадить две группы оппонентов за один стол, а самому, как судье, сидеть между спорящими и ждать, когда они между собой наговорятся всласть.

Щербаков В. И.: «Сначала у нас была иллюзия, что после таких разговоров президент, демократично выслушав аргументы обеих сторон, примет своё конкретное решение. Но мы ошибались. Он предпочитал оставаться на уровне политических установок, которым чем дальше, тем меньше подчинялись. Например, руководства России и стран Прибалтики и не собирались этим установкам следовать. Руководство Украины хитрило на каждом шагу. Вместо того чтобы стукнуть кулаком по столу, президент вновь говорил о политике, актуальности проблемы и необходимости её решить. Но, как именно решить, не конкретизировал, на обсуждениях точку не ставил. Поэтому довольно быстро совещания у президента, по всеобщему мнению, превратились в говорильню, которая вела лишь к потере времени и нервов”.

В ситуации, когда “дом горел”, но ещё не весь, Горбачёв считал, что радикальные, тем более не согласованные со всеми, не “консенсусные”, как шутили окружающие, меры могут только усугубить дело. Резкое решение, по словам президента, было равноценно “тушению пожара керосином”. Поэтому в то время, как наступало время хирурга, делались попытки гомеопатического лечения. С этим не был согласен Павлов, он настаивал на применении быстрых, жёстких и энергичных мер, чем явно раздражал Горбачёва».

Кабинет министров СССР быстро превратился в излюбленную мишень для критики, как слева, так и справа.

Щербаков В. И.: «Лично на Павлова наши “демократы” немедленно повесили ярлык “антинародного премьера-алкоголика”, ответственного за всё на свете».

Затеянный в Кремле ремонт и выселение правительства в здание бывшего Госстроя СССР на Пушкинскую улицу подлили масла в огонь. Общество логично восприняло переезд Кабмина как вотум недоверия: президент формирует альтернативную экспертную команду, за правительством сохраняются лишь исполнительные функции, значит, именно министры мешают реформе, втыкая палки в колёса перестройке.

Горбачёв, у которого с Павловым отношения ухудшались, начиная с весны, стал по многим вопросам общаться с правительством через Щербакова.

Щербаков В. И.: «Сначала он это камуфлировал: обратится ко мне с каким-нибудь вопросом, а потом поручает Кабмину сделать то-то и то-то, завершая поручение фразой: «Времени мало, не хочу отрывать Валентина Сергеевича от работы, решите между собой, и доложи мне результат». В начале лета даже эта деликатная фраза исчезла. Изменились и тон, и выбор слов: «Нужно найти решение, если возникнет необходимость, принимай решение сам».

Если бы не наша многолетняя дружба с Валентином Сергеевичем и полное доверие друг к другу, такое поведение президента могло бы быстро испортить отношения между нами, лишив возможности нормально работать.

А работать с ним было очень непросто. Он всегда фонтанировал неожиданными решениями, а с учётом того, что у него всегда была собственная точка зрения на любой вопрос от экономического или политического до выбора песни за праздничным столом, свернуть его с принятого решения можно было только с помощью очень мощной содержательной аргументации. Он умел не только слушать, но и слышать».

Это подтверждает и Валентин Сергеевич.

Павлов В. С.: «Со Щербаковым у нас, как говорится, по жизни сложились дружеские, доверительные отношения. Мы давно были знакомы, называли друг друга на “ты” и по именам, но Горбачёв об этом не знал и не догадывался, что Щербаков поведал мне о намерении президента сменить премьера. Это в какой-то мере упрощало нашу задачу, которая состояла в следующем: понимая, что мне предстоит вскоре уйти с премьерского поста, я “играл” на Щербакова с тем расчётом, чтобы именно он, а не кто-либо другой, пришёл мне на смену. А внутренний смысл такой “рокировки”заключался в том, что мы были единомышленниками. Щербаков продолжил бы ту линию на эволюционный переход к рынку, которую я отстаивал и которую он поддерживал как первый зам»[181].

Проблемы же в народном хозяйстве росли как снежный ком, они были одна острее другой. Бегать с ведром воды по горящему зданию и пытаться сбить пламя в самых важных точках было уже недостаточно. Тем более, когда его одновременно поливали керосином.

С начала года почти в два раза была сокращена номенклатура и объём товаров, фондируемых Госпланом СССР и Госснабом СССР, вскоре был введён свободный обмен валюты, были открыты первые товарные, а потом валютные биржи и т. д. Все расчёты с соцстранами были переведены на твёрдую валюту, с должников потребовали возврата внешних кредитов. Это вызывало новые конфликты и с политическим руководством, особенно