месяц, и они не считаются безработными. Пронюхал это и разработал план К., я должен был завершить это дело, получив в Министерстве труда разрешение на их трудоустройство. Я пошел в министерстве прямо к одному из самых больших начальников в департаменте main-d’œuvre étrangère[558], месье Паже. Я уже был у него несколько раз, и он всегда был очень вежлив, ни разу не отказывал мне в аудиенции и решал вопросы в пользу польских рабочих. Сегодня я приехал и после представления визитной карточки сразу был принят. Он тут же выдал мне разрешение, не цепляясь к мелочам, хотя документы некоторых кандидатов были не совсем в порядке. На прощание я горячо его благодарю. Он посмотрел на меня и вдруг сказал: Et surtout n’envoyez pas vos ouvriers polonais travailler en Allemagne[559]. Я оторопел и, бормоча Monsieur, Monsieur, снова подошел к его столу. Он встал и, увидев мое волнение, обнял меня и похлопал по плечу: Allez, allez — vous faites du beau boulot, mon vieux… (Ну, ну, старик, ты хорошо справляешься, — немного фамильярно.) Фамильярность, доверие ко мне, его понимание растрогали меня. Я крепко пожал ему руку, говоря что-то о радости, что есть еще такие люди, как он, на самых высоких должностях, что не все… Он погладил меня по голове и тоже с волнением сказал: Mais nous sommes nombreux comme ça — du courage — on les aura[560].

Есть еще люди и на высоких должностях, в данном случае ключевых, которые не продались. Я сегодня весь день под впечатлением от этого короткого разговора. В нем отразилась Франция, которую я люблю.

22.6.1942

Англичане сдали Тобрук. Париж оторопел, а немецкая пропаганда использует поражение англичан на полную катушку.

Лаваль вчера выступил с большой пропагандистской речью, в которой настойчиво уговаривал французов добровольно ехать на работу в Германию. Вся речь была настолько отвратительной, что в это просто трудно поверить. Эта страница истории Франции будет поистине черной. Все правительство в Виши, вся их политика — один сплошной позор. И если бы не такие люди, как Паже, который позавчера позволил мне увидеть нечто другое, можно было бы усомниться в этом народе.

Немцы осаждают Севастополь и, вероятно, возьмут его, а затем начнут большое наступление, скорее всего на Кавказ. После Тобрука высадка англичан — сказка для послушных детей.

25.6.1942

А в Париже начинается лето. Город купается в солнце и в тепле; жизнь, более или менее приспособившаяся к нынешним условиям, процветает с типично французской беззаботностью, улыбаясь всему. Политика политикой, Севастополь Севастополем, но что все это значит по сравнению с тем, что есть фрукты, много фруктов. Весь Париж ездит на велосипедах. Велосипед сейчас — последний крик моды. Приходившая до войны в упадок велосипедная промышленность (вследствие развития автомобилизма) воскресла. Все те, у кого были автомобили, покупают велосипеды за головокружительные суммы, потому что купить новый велосипед становится все труднее. За велосипед платят деньгами, маслом, яйцами и табаком. Несмотря на это, новых велосипедов становится все больше. Уважающая себя модница должна иметь велосипед. То же с одеждой. Никогда Париж не был так элегантно и так модно одет, как в этом году. У всех женщин новые костюмы с длинными жакетами, а поскольку кожу найти сложно, у всех большие кожаные сумки на длинном ремне, чтобы носить их на плече. Вдобавок ко всему необычные сандалии на деревянной подошве и художественно окрашенные ноги, некоторые даже с ровнехонько нарисованным швом сзади. Среди духов царят «Шанель № 5» и «Герлен». Я работаю спокойно, бесплатная библиотека при мэрии XII округа довольно хорошо укомплектована и дает мне духовную пищу. Скучно.

26.6.1942

Прямо поразительно, как немцы играют с французами. Не ограничивая себя ни в чем в завоеванных странах, они стараются понравиться французам и заигрывают с ними. Идя на компромисс, хватают за горло, но в перчатках; заставляют, но предлагают что-то взамен. Четыре дня назад Лаваль выступал с призывом ехать на работу в Германию. До 15 октября немцы хотят видеть у себя 150 000 специалистов. И Лаваль им это обещал. Он пообещал, что до 15 октября 150 000 человек добровольно приедут в Германию. Начал с речи. Сегодня отклик с немецкой стороны. Militärbefehlshaber[561] издал указ, что в отношении тех, кто намерен работать в Германии, прекращаются любые судебные разбирательства как по гражданским, так и торговым делам.

Я могу выписать вексель на миллион франков, не оплатить его, я могу выписать чек без покрытия, я могу… я могу очень многое, и после подписания контракта на работу в Германии — всё, я могу ни о чем не заботиться. Что за кокетство. Это действительно «новая мораль» в «новой Европе» и вообще l’ordre nouveau[562]. À propos[563] по поводу l’ordre nouveau ходит хороший анекдот. Два clochards[564] из тех, что постоянно живут под мостом Гренель и добывают себе на пропитание, копаясь в мусоре, стоят над мусорными ящиками (poubelles, то есть пубелями{74}) и разговаривают, выискивая ценную добычу. Один спрашивает другого: «Слушай, что это вообще такое, этот l’ordre nouveau»? Оба долго ломают голову, но не могут ничего придумать. Внезапно подъезжает шикарный лимузин, останавливается, из него выходит немецкий офицер. Один из бродяг подходит к нему и вежливо спрашивает, что такое l’ordre nouveau; он-то им сможет объяснить. Довольный офицер улыбается и говорит: «Когда Германия выиграет войну, будет новая Европа, а в ней новый порядок. Теперь только я езжу на такой машине, а потом все будут ездить на таких машинах. Понятно?» Бродяга кивнул, поблагодарил и вернулся к товарищу. «Ну что, объяснил?» — «Да. Если Германия вы-играет войну, будет новая Европа, а в ней l’ordre nouveau. Теперь только мы двое копаемся в мусоре, а потом здесь будет очередь из двадцати человек, и все будут копаться. При условии, что будет мусор». Забавно, насколько часто нацизм совпадает с коммунизмом. Те же анекдоты можно рассказывать и про тех, и про других. А эта шутка напоминает Зощенко.

28.6.1942

Воскресенье. Прекрасный солнечный день. Обожаю субботы и воскресенья. Наша хозяйка заранее знает, что, если в воскресенье нам кто-нибудь позвонит, следует ответить, что Monsieur et madame sont sortis[565], и тишь да гладь. Сегодня утром я открыл ставни, и в комнату сразу ворвалось солнце. Издалека доносились звуки радио: воскресная программа была одна и та же. С момента нашего приезда мы каждое воскресенье просыпаемся под звуки Второй рапсодии Листа, «Грусти» Шопена и «Болеро» Равеля. Эти три