Шрифт:
Закладка:
Настал день, когда гроза разразилась. Вальтер пришел домой с намерением никуда больше в тот день не ходить. Из раздраженных, колких ответов матери он понял, что в воздухе что-то нависло. После ужина мать сказала:
— Кстати, тебе есть письмо. Уже три дня, как его принесли. Но ты ведь теперь появляешься, точно красное солнышко!
Вальтер взял из рук матери письмо.
— А-ах, от нее!
— Да, от нее, — сказала мать. — Ты, видно, о ней и о ребенке так же мало думаешь, как и о родителях.
Вальтер горько усмехнулся. Так же мало, как о родителях… С Кат он уже давно объяснился. То, что они решили остаться друзьями, но совместной жизни не строить, мать не знала. Откуда ей, в самом деле, знать? Да и все равно она не поняла бы ни Кат, ни его.
— Не стоит об этом говорить! Я сам знаю, как мне поступать, — сказал он резче и раздраженней, чем хотел.
— Да? Знаешь? — повысила голос Фрида. — Я что-то не заметила. Если б знал, иначе вел бы себя.
— Иначе вел бы себя? — процедил сквозь зубы Вальтер.
— Ветрогон ты, вот что! — крикнула она уже сдавленным подступающими слезами голосом. — Одному черту известно, что за жизнь ты ведешь! Продолжай в том же духе, пока не попадешь под колеса! Продолжай, продолжай!
— Мне кажется, мама, ты в плохом настроении!
Из столовой, тяжело ступая, подошел полуслепой отец. У дверей в кухню он остановился и, держась за косяк, неуверенно посмотрел в ту сторону, где, как ему казалось, сидит сын. Неожиданно и он закричал:
— Ни стыда, ни совести у тебя… — Он замолчал, словно растерял все слова. — Да, да, именно! Ты стал эгоистом. Никакой ты не коммунист, думаешь только о себе! Родители интересуют тебя, как прошлогодний снег! Эгоист, несносный эгоист!
Кровь ударила Вальтеру в голову. На языке уже вертелся запальчивый ответ, но он сдержался, не хотел доводить до разрыва. Точно сожалея и как будто с легкой иронией, он сказал:
— Вижу, вы оба сегодня не в духе. Лучше уж я пойду!
В нем все клокотало. Невысказанную отповедь отцу он мысленно швырял ему в лицо. Упреки становились все язвительнее, все оскорбительнее. Уж кто-кто, а отец, во всяком случае, не имеет права так говорить, становиться в позу карающего бога. Эгоист!.. Вот уж поистине не смеет он называть кого-либо эгоистом! Он-то действительно никогда не думал о семье, а единственно — о себе, всегда о себе! И не только в прошлом!.. Какая муха укусила их обоих? Его они упрекают в том, что он не заботится о Кат и о ребенке! А почему так сложилось? Не в последнюю очередь потому, что он не хотел оставить отца, когда болезнь и нужда придавили его. Это называется эгоист? Нет, черт возьми, надо, наконец, пойти своей дорогой!
На Хольстенплац он вскочил в вагон проходившего поезда окружной железной дороги. Он решил поехать на Вандрам и переночевать у Элли. До завтрашнего дня родители, надо думать, успокоятся, и тогда можно будет разумно поговорить. Он поставит их перед выбором — либо он остается, либо уезжает от них, но командовать собой он не позволит. А тем паче — оскорблять без всякого основания!..
Как в спасительную гавань, взлетел он по ветхой деревянной лестнице на верхотуру. Полночь давно миновала; Элли наверняка уже спит. Но, к его удивлению, чердачная дверь была не заперта. Он постучался, вошел и увидел: Элли сидит у маленького стола и разливает вино в два стакана.
— Неужели ты? — воскликнула она без всякого смущения. — Входи, входи! Выпьем все вместе.
Только теперь Вальтер заметил, что в затененном углу скошенной стены кто-то сидит. Вальтер пожал руку своей подруге.
— Разреши представить тебе, — сказала она. — Профессор Гуль, художник!.. — Она повернулась к незнакомцу. — А это Вальтер Брентен, мой близкий друг!
Вальтер протянул руку профессору.
— Тебе, несомненно, известно это имя? — продолжала она. — Профессор Гуль на продолжительное время едет в Италию изучать итальянское искусство. Он пришел проститься.
Третьего бокала у Элли не было, и она пошла за стаканом для полоскания зубов. Вальтер сел против профессора.
— Вы едете в Италию?.. Да, неплохо бы катнуть туда…
— Кому этого не хочется? — донесся из спаленки голос Элли, мывшей стакан у раковины.
Вальтер разглядывал своего нового знакомого. Он мало походил на друзей Элли, обычно окружавших ее, — не отрастил себе длинных волос, в костюме его ничего кричащего не было.
— И вы когда-нибудь поедете в Италию, мой молодой друг!
— Будем надеяться!
— У вас вся жизнь впереди!
Вальтер посмотрел на худое, безбородое лицо художника с седеющими висками… Гуль? — думал он… Профессор Гуль? Нет, он никогда не слышал этого имени. Но, по-видимому, профессор процветал, если мог себе позволить нечто подобное.
Когда гость ушел, Вальтер рассказал Элли о своих огорчениях. Она слушала его рассеянно, время от времени кивала, как бы в подтверждение его правоты. Если б Вальтер не был так взволнован и так поглощен недавней сценой в родительском доме, он непременно заметил бы, что Элли не такая, как всегда, что в ней чувствуется какая-то нерешительность.
Элли все время оставалась молчаливой, но, когда они легли, была нежнее, чем когда-либо. Они спали до полудня. Вальтер проснулся так поздно, что в редакцию уже не было смысла идти. Элли распахнула большое окно, и щедрое августовское солнце залило ателье.
— Ах! — воскликнула она, потягиваясь всем телом и вдыхая утренний воздух, — теперь лежать бы где-нибудь у моря, далеко, далеко.
— Блестящая идея! — Вальтер обнял ее и закружился с ней по комнате. — Едем в Любек по железной дороге. Берем с собой велосипеды, и там махнем к морю.
— Когда? Сейчас?
— Немедленно!
V
На Главном вокзале в Любеке у Вальтера произошла неожиданная встреча. Он и Элли взяли из багажного вагона велосипеды и вели их, протискиваясь сквозь веселую толпу горожан, выехавших к морю на конец недели. Неожиданно за спиной Вальтера кто-то сказал шепотом:
— Приходи сейчас же в уборную.
Вальтер обернулся и увидел Эрнста Тимма. Вот так встреча! Но тут же смекнул: что-то случилось.
— Подожди меня, Элли. Я сейчас. — Он передал ей велосипед.
Продираясь сквозь толпу, он поспешил за Тиммом.
Тимм уже ждал его. Вальтер стал рядом с ним, и Тимм шепнул ему:
