Сначала мысль о том, что наши отношения прервутся, была для меня невыносимой. И мне так хотелось, чтобы все это просто изменилось. Однако я не могу постоянно обманывать самого себя, думая, что это может быть вопреки всему.

Подавленность из-за этого была одной из причин, почему я так решительно писал тебе из Дренте, уговаривая, чтобы ты стал художником. И сразу же остыл, как только увидел, что твоя неудовлетворенность делами исчезла, когда твои отношения с Гупилем улучшились.

Сначала я считал, что ты не совсем искренен, но позже счел это вполне понятным и теперь думаю, что совершил куда большую ошибку, написав тебе «стань художником», чем ты, увлеченно принявшийся за дела, когда они пошли более приемлемым образом и прекратились махинации, делавшие все это невозможным для тебя.

Само собой, однако, что я подавлен из-за нашего ложного положения по отношению друг к другу. Сейчас для меня важнее продать за 5 гульденов, чем получить 10 гульденов в порядке покровительства. Теперь – и очень настойчиво – ты постоянно пишешь, что, во-первых, как торговец (это я сейчас оставлю и, по крайней мере, не обижаюсь на тебя за это), а во-вторых, как частное лицо (за это я на тебя немного обижен) не приложил, не прилагаешь и пока не думаешь, что сможешь приложить, даже малейшие, ничтожнейшие усилия ради моей работы.

В таком случае я не могу сидеть сложа руки или вести себя трусливо, так что скажу тебе напрямик: если ты ничего не делаешь с моей работой, я не желаю твоего покровительства. Я прямо называю причину и назову точно так же, когда будет трудно не указать на нее.

Итак, я не хочу отрицать или принижать твою помощь с самого начала и до сих пор. Все дело в том, что я вижу большее благо даже в том, чтобы перебиваться самыми жалкими мизерными крохами, чем в покровительстве (в которое все превращается).

В самом начале без этого не обойтись, но теперь, так и быть, я должен – бог знает как – перебиваться, а не соглашаться на то, что НЕ ДАСТ НАМ ПРОДВИНУТЬСЯ дальше. По-братски или не по-братски, если ты не способен сделать ничего, кроме как дать денег, можешь оставить их при себе. Осмелюсь сказать, что сейчас, в последний год, все ограничивалось почти исключительно деньгами.

И хотя ты говоришь, что предоставляешь мне полную свободу, мне стало ясно, что все-таки, в сущности, если я делаю – например, с женщиной – то, что не нравится тебе и другим (может быть, вы справедливо не одобряете ее, но иногда мне на это наплевать), кто-то, совсем чуть-чуть, дергает за денежный поводок, давая мне почувствовать, что «в моих интересах» учесть ваше мнение.

В отношении той женщины ты тоже добивался желаемого, и с этим покончено, но – черт побери, если я буду блюсти нравственность, это принесет мне немножко денег. И все-таки я не считаю нелепым то, что этим летом ты не одобрил моего желания продолжать это и дальше. Но в будущем я предвижу вот что: у меня снова будут связи с теми, кого ты называешь представителями низшего сословия, и если я сохраню связь с тобой, то получу те же возражения. Возражения от вас, которые могли бы показаться хоть сколько-нибудь справедливыми только в том случае, если бы я получил от вас так много, что мог бы поступить иначе. Чего вы не даете и дать не можете и в конечном счете не хотите – ни ты, ни папа, ни К. М. или другие, кто первым возвышает голос, не одобряя того или этого, – а я в конечном счете и не желаю этого от вас, поскольку мало думаю и о низшем сословии, и о высшем.

Ты понимаешь, почему с моей стороны это не было безрассудным поступком и не стало бы, если бы я попробовал еще раз?

Поскольку у меня нет претензий, я, во-первых, совершенно не чувствую склонности, а во-вторых, не получаю средств от кого бы то ни было и не зарабатываю их, чтобы сохранить некое положение, или как ты это называешь, – и считаю себя совершенно свободным поддерживать связь с так называемыми низшими, если это само собой разумеется.

Мы бесконечно будем возвращаться к одним и тем же вопросам.

Спроси-ка себя самого: разве среди тех, кто занимается этим ремеслом, я один решительно отказался бы от покровительства, если при этом буду обязан сохранять некое положение? А денег на это не хватает, и приходится влезать в долги вместо того, чтобы развиваться. Если бы все можно было решить с помощью денег, ни я, ни другие не отказались бы подлаживаться. Однако пока мы до этого не дошли – у меня впереди еще целая череда лет, когда, по твоим словам, мои работы будут иметь очень небольшую коммерческую ценность. Что ж, ТОГДА Я ПРЕДПОЧИТАЮ ПЕРЕБИВАТЬСЯ С ХЛЕБА НА ВОДУ и испытывать нужду, как бывало уже не раз, но не отдаваться на милость господ Ван Гог.

Единственное, о чем я сожалею по поводу споров с папой, – это то, что они не произошли 10 лет назад. Если ты и дальше будешь идти по стопам папы и Ко, то увидишь, как постепенно станешь раздражаться сам и станешь раздражать некоторых. Но это отщепенцы, и, скажешь ты, они ничего не значат.

434 (359). Тео Ван Гогу. Нюэнен, приблизительно между средой, 5 марта, и воскресеньем, 9 марта 1884

Дорогой Тео,

на днях пришлю тебе еще новый рисунок пером – ткача: он больше, чем остальные пять. Ткацкий станок, вид спереди, сделает эту серию рисунков более полной. Думаю, лучше всего они будут выглядеть, если ты вставишь их в серый энгр.

Если я получу этих маленьких ткачей назад, то буду обманут в своих ожиданиях. И если их не захочет купить никто из твоих знакомых, по-моему, ты мог бы взять эти вещи себе, чтобы положить начало собранию из нескольких рисунков пером с изображениями брабантских ремесленников. Я был бы рад это предпринять и – допуская, что еще довольно долго пробуду в Брабанте, – очень в этом заинтересован.

При условии, что мы сделаем из них комплект, который останется нераздельным, я охотно назначу низкую цену: даже если появится много рисунков такого рода, пусть они составляют единое целое.

Тем не менее я, со своей стороны, соглашусь с тем, что ты сочтешь наилучшим.

Как видишь, я не стремлюсь к прекращению дел с тобой, я только сообщил тебе, что, по-моему, эти рисунки тоже полезно показывать по мере того, как я их посылаю.

Касательно того, что ты написал о Мари, – полагаю, когда продолжение оказывается невозможным, не следует забывать кое о чем.

А именно: если женщина тебя любила и что-то чувствовала к тебе, а ты к ней, дни такой любви – большое счастье в жизни. Красива эта женщина или уродлива, молода или стара, достойна или не очень – все это имеет к ним лишь косвенное отношение. Дело только в том, что вы любили друг друга. Теперь, при расставании, не гаси этого и постарайся не забыть и не своевольничать; нельзя, чтобы казалось, будто у женщины было много обязательств перед мужчиной; расставаться надо так, будто обязательства были у тебя самого: это, по-моему, учтивее и даже гуманнее. Возможно, ты думаешь так же. Любовь всегда ставит в затруднительное положение, это правда, но ценность ее в том, что она придает сил. Вот так вот.

Что до меня, я считаю – и, полагаю, это отчасти, возможно, относится и к тебе, – что у меня было недостаточно опыта с женщинами. То, чему нас учили в юности относительно них, никуда не годится, это точно, это совершенно не соответствует природе вещей. И если нужно научиться чему-то на собственном опыте, было бы очень приятно, если бы люди были хорошими и весь мир был бы хорошим и т. д. – да, действительно, – однако мне кажется, что с годами приобретаешь опыт, что мы сами не годимся никуда, как и весь мир, где мы лишь пылинки, а мир не годится никуда, как и мы сами; прикладываешь ли ты все силы или проявляешь больше безразличия, все равно получается нечто другое – выходит по-другому, – не так, как хотелось. Впрочем,