Он дал ей свое имя, но не смог передать никаких юридических прав.

В прошлом биографы святой скрывали это "пятно". Когда в конце прошлого века встал вопрос о канонизации Луизы (спустя более двухсот лет после ее смерти), потребовалось сначала запросить Рим, не является ли принципиальным возражением против канонизации факт ее незаконного рождения.

Святой Престол ответил отрицательно, однако, если кое-какие сомнения оставались вплоть до нашего времени, можно себе представить, каким было общественное мнение при жизни Луизы.

Тем не менее девочка была принята в королевский колледж Пуасси, где воспитывались благородные девицы; там она смогла изучить латинский и греческий языки, философию, живопись.

Но, когда ей исполнилось тринадцать лет, умер отец, и девушка, почти забытая богатыми родственниками, была отдана в пансион к некоей "бедной барышне", одной из тех разорившихся дам, которые зарабатывали себе на жизнь, предоставляя жилье и воспитание девушкам в так называемой "домашней школе".

Лишенная настоящих привязанностей, умная и впечатлительная, девушка совершенствовала свою внутреннюю жизнь с пылом и сверхчувствительностью юности.

К двадцати одному году ее внутренняя эволюция могла считаться завершенной. Это были первые десятилетия XVII века, когда на общественной сцене Франции появились личности высокой духовной значимости: св. Франциск Сальский, знаменитый кардинал Берюль, члены кармелитского кружка Мадам Акари, Мария Воплощения — все они были основателями движения, которое будет известно в истории как "набожный гуманизм", то есть движение людей, "давших обет" полностью посвятить свою жизнь Богу.

В такой атмосфере Луизе казалось вполне естественным дать обещание Богу посвятить Ему себя в затворнической жизни. Она выбрала самый строгий орден, но ей отказали по причине слабого здоровья.

Тогда вмешались благородные родственники и уговорили ее выйти замуж за сорокалетнего буржуа, исполнявшего обязанности секретаря королевы.

Так в двадцать два года Луиза стала Мадемуазель Ле Гра: титул "мадам" ей не полагался, поскольку ее муж не был дворянином.

Брачный контракт напомнил ей о ее "первоначальной ране": в нем она фигурирует как "незаконнорожденная дочь Луи де Марийака", а все благородные родственники значатся там в качестве "друзей супругов" — тонкая формулировка, подчеркивающая разделяющую их пропасть.

Этот брак не стал счастливым: Луиза была непокорной, ее муж обладал раздражительным характером. Родившийся у них ребенок доставлял беспокойство своим замедленным физическим и умственным развитием. Мать привязалась к нему самым болезненным образом.

Появились финансовые проблемы, а потом муж тяжело заболел.

Кризис не заставил себя ждать. С одной стороны, Луиза обладала достаточной интеллектуальной и духовной подготовкой, ее христианская жизнь была интенсивной. Она была привязана к этим ценностям, искала спасения в традиционных христианских добродетелях: смирении, самоотверженности, преданности Богу, милосердии и, главное, отвращении к греху. С другой стороны, ее раненая психика, неудовлетворенная восприимчивость и недовольство супружеством, казалось, пожирали все эти добродетели, словно питаясь ими.

Луиза начала колебаться и, как всегда случается в таких случаях, поставила под сомнение свое призвание и правильность брака, на который она позволила себя уговорить.

Ее осаждали неразумные угрызения совести, в истерзанном мозгу извивались вопросы, вселявшие в сердце страх: если брак оказался столь неудачным, то не оттого ли это, что она не сдержала обещания посвятить себя Богу; если ребенок плохо развивался, то возможно, это была кара небесная; если муж умирал, то, может быть, она должна была дать обет навсегда остаться вдовой, а может быть, должна была немедленно оставить его?

Мы попытались почти графически показать этим чередованием "если" и "может быть" прогрессирующую болезнь души. Все внутреннее здание рушилось, часть за частью, и Луиза дошла до того, что начала сомневаться даже в бессмертии своей души и в существовании Бога.

Подавленная своими несчастьями, она все больше уходила в себя и в конце концов окутала себя "непроницаемым и отчаянным атеизмом", как писал Ж. Кальве.

Но поскольку у нее было великолепное христианское воспитание и напряженная внутренняя жизнь, некоторые ее биографы считают, что речь шла об очищении, по воле Божией, того, что мистики называют "темной ночью": в таком случае все это уже было частью трудного пути к святости.

Однако мне кажется более вероятной другая гипотеза, более соответствующая ее миссии.

Духовный путь Луизы не был четко определен, в нем нельзя было предвидеть никаких этапов: она, скорее, находилась в поисках пути, не существовавшего еще в тогдашней церкви, — пути, способного дать равновесие, зрелость и святость даже истерзанной душе и неврастенической личности.

Она стала пытаться, если можно так сказать, лечить невроз милосердием. Мы постараемся пояснить, что имеется в виду.

Итак, прежде всего, с христианской точки зрения, выход из пропасти всегда начинается с милости, которую никогда нельзя заслужить, но которую можно и должно просить.

О том, чтобы получить эту "первоначальную милость", человек может только молиться, только взывать к Богу и даже "ломиться" в небесные двери: и этот путь открыт для всех. И тем скорее возможно дарование этой милости, чем более безвыходным кажется положение.

Усердно молящийся неврастеник не начинает выздоравливать, но он упорно, хотя и с трудом, удерживает открытыми двери своего ума и сердца.

Был день Пятидесятницы 1623 года, и Луизе казалось, что она достигла самого пика своего критического состояния, но она продолжала неустанно молиться — и Святой Дух просветил ее сердце.

Она интуитивно поняла самое главное: все ее тревоги и внутренние потрясения могли иметь определенный смысл и цель в промысле Божием; она не должна принимать никаких насильственных, сумбурных и опрометчивых решений, ей будет дан наставник и несовместимые аспекты ее "призвания" будут приведены к гармонии.

Последнее представляет особый интерес. Вот что пишет сама Луиза о своем "просветлении": "Я поняла, что это должно было происходить в месте, где надо было помочь ближнему, но я не могла понять, как это могло происходить, поскольку надо было куда-то ехать и откуда-то возвращаться…"

Нам эти формулировки не совсем ясны, так же, как они были тогда непонятны и самой Луизе.

"Дать три обета" в тогдашней Церкви для женщины означало только одно: уйти в монастырский затвор. Но как это можно было совмещать с таким "местом помощи ближнему, куда надо ехать и откуда надо возвращаться"? Этого нельзя было представить себе в ту эпоху, когда на улице невозможно было встретить женщину, следующую без сопровождения.

Во всяком случае, мир в душе Луизы де Марийак начал утверждаться так — в той самой запутанной ситуации, где переплелись неудовлетворенность призванием, настойчивый призыв к Богу, Которого она безгранично любила, несмотря на неврастению, внутренний свет и вера в то, что, если Богу угодно, он может даровать ей избавление.

Она даже не представляла всю значимость