костюмеров коптит, пачкает, перевязывает и кропит кровью солдат. Бесконечная колонна, оборванные, раненые, пыльные гимнастерки, закопченные лица, как на подбор пустоглазые, отрешенные, – словом, порядок. Сняли.

Проходит недели три. Снимаем проезд немецкой колонны. Одеваем, раздаем оружие, проверяем нашивки, каски, ранцы, выстраиваем перед погрузкой на транспортеры и…

…и тут я вижу, что снимать нельзя. Потому что это получится вовсе не немецкое нашествие, а татаро-монгольское иго. То из-под немецкой каски – узбекская раскосость, то над ремешком горбится северо-кавказский нос, то… словом, зову я рабочего консультанта и говорю:

– Ты видишь?

– Что?

– Что это не армия, а орда?

– А где я тебе других возьму?

Тут подходит старшина, прислушивается к нашему разговору и, проявляя недюжинную осведомленность в технике съемки, спрашивает:

– Товарищ режиссер, вы их с одной стороны снимать будете или как?

– С одной, с одной, сынок, да что толку?

– А то. Разрешите, товарищ полковник?

И тут я, никогда не служивший в армии, понял: когда говорят про старшин, что они могут решить проблему единства пространства и времени, недоступную Эйнштейну, это чистая правда, что «от забора до обеда» – не анекдот, а мудрость. Ибо этот мальчишка выходит вперед и горласто командует:

– Снять каски! С белым волосом – на месте, с черным – три шага вперед! Напра-во! Черные, грузись по скольку влезет! Белых я сам садить буду!

И посадил. И тоже, слава Богу, сняли. И даже на немцев было похоже. Хотя изображать военнопленных нынешней армии, конечно, легче, это уж факт, ничего не поделаешь.

Самое последнее «ведро» на этой картине было уже в Минске, на Всесоюзном фестивале.

В 1985 году было 40-летие Победы, и был сделан фильм «Победа» по Чаковскому. Он был обречен получить первое место. А Литовская киностудия наш «Отряд» вы двинула. Живем мы, выдвинутые, в гостинице, ни на что особо не рассчитывая, и вдруг начинается вокруг нас какое-то шебуршание. Это день на третий или четвертый. Девушки с нами фотографироваться хотят. Потом корреспонденты вдруг стали биографиями интересоваться. Словом, что-то не то. На пятый день вечером в номер приходит мой сосед, тогдашний директор Литовской кино студии Вилимас, и, прикрыв дверь, полушепотом сообщает:

– Новое руководство посмотрело «Победу» и не одобрило.

– Какое, – говорю, – новое руководство? Что, Ермаша сняли, пока он тут гулял?

– Горбачев, вот какое!

– Не понимаю, при чем тут мы.

– А при том, – говорит, – что «Победа» теперь не победит. А годовщина остается. И первый приз светит нам.

Тут слухи пошли гуще. Меня уже втихую даже поздравлять начали. Но я не поддаюсь:

– Вот вызовут на сцену, вазу дадут, тогда поверю.

Закрытие происходило во Дворце спорта. Большой такой дворец. Может, не спорта, а культуры. Народу тьма, а потенциальных призеров через кулисы проводят на сцену. Сидим. Все уже знают, что они призеры. Поэтому волнение какое-то радостное. Раз посадили на сцену, значит, не зря ездили. Расслабился и я. Поверил в удачу. Честное слово, впервые вот тут на сцене поверил. И когда вышел председатель жюри и сказал:

– Объявляем результаты Всесоюзного фестиваля… – я грудь расправил, мысленно перед большим зеркалом встал и себя со стороны стал оглядывать, хорош ли для победителя.

А он тем временем продолжает:

– Специальный приз жюри присуждается фильму «Победа»!

Народ у нас простой. Ему кого первым назвали, тот, значит, и победил. И народ прав. А то, что специальный приз жюри – это так, частность, а победитель получает главный приз, – это народу до фени. Встал народ, стоя встречал он Евгения Матвеева. А я сижу с расправленной грудью, чужой на этом празднике жизни. Потом, правда, и про главный приз сказали, и поскольку Сергей Герасимов, с кем мы этот приз поделили, отсутствовал, аплодисменты достались мне. Правда, уже никто не вставал.

Штука, которую мне вручили, состояла из вазы-подставки и специально отлитой головки с вытравленным на ней знаком фестиваля. Я, когда ее на место нес, сразу почувствовал, что она разбирается. Сажусь, а мне Вилимас в спину шепчет:

– Мы этот приз на студии хранить будем.

– Как же, – говорю, – сейчас! У меня что, дома нет?

– Это, – шепчет, – литовский приз.

– Ах так! – говорю и у него на глазах разламываю приз надвое. – На, – говорю, – тебе половину и мне половину.

Он чуть в обморок не упал.

После премьеры, уже в Москве, мы с артистами из моей подставки шампанское пили. Оно тогда еще дешевое было. Потом жена, приходя со спектакля, стала цветы в нее ставить. Потом и ваза разбилась, осталось тоненькое металлическое колечко, где выгравирована память об «Отряде». А теперь и колечко куда-то запропастилось – осталась только память.

1999

Мой любимый сценарист

Сценарий фильма «Отряд» предназначался другому режиссеру, который по дружбе дал мне его прочесть.

– Я стою за тобой в затылок. Шаг влево, шаг вправо – стреляю без предупреждения. – Это я ему. – А серьезно: если ты усомнишься или сойдешь с дистанции (а сценарий явно был не из самых проходимых в те годы – А. С.), я прошу тебя и заклинаю: после тебя я – первый!

Через год я стал первым, а потом четыре года подряд – как на работу: «Ленфильм» – Госкино – отказ, «Мосфильм» – Госкино – отказ, Госкино – отказ, «Экран ЦТ» – отказ, пока чудом каким-то не образовалась дырка в тематическом плане Литовской киностудии, а сценарий, как на грех, был, о советских солдатах, оказавшихся в военных лагерях на литовской границе в июне 1941 года.

Это потом всем казалось таким естественным, что сценарий про Литву снимался на Литовской киностудии, а тогда это было чудом, тем большим, что отношение литовского населения к советским «оккупантам» прописано было в «Отряде» достаточно жестко. Может быть, поэтому, Витас Жалакявичус, тогда – худрук Литовской киностудии – и взял меня с этим сценарием в Вильнюс.

Чудо «Отряда» сотворил мой друг Женя Григорьев.

Игровых картин у меня пять. И сценаристы все как на подбор: Симонов, Трунин (который – «Белорусский вокзал»), Горин и Хайт, Гребнев («Июльский дождь», «Прохиндиада»), а чудо – одно-единственное, поэтому никому не в обиду написанное и называется «Мой любимый сценарист».

Степень влияния киносценариста на качество фильма – вещь спорная. До сих пор достаточной ясности в этот вопрос не внесли теоретики. Предлагаю рабочую формулу: чем лучше сценарист и чем хуже у него характер, тем большее влияние оказывает он на фильм. Я бы даже рискнул построить график этих закономерностей: от средних способностей сценариста с очень дурным характером, чье присутствие в фильме очевидно с первого до последнего кадра, до сценариста замечательного с