Шрифт:
Закладка:
Современные критики, как это и предвидел издатель, упрекали автора за то, что в романе много отступлений. «Много философских рассуждений, замедляющих повествование», – говорили они. Враждебно настроенный Барбе д’Орвильи тем не менее признавал, что он невольно восхищался картиной сражения при Ватерлоо, «полной лиризма, свойственного господину Гюго, вдохновенному поэту пушек, рожков, маневров, схваток, мундиров, – я признаюсь, что это сражение вызывает живой интерес». Но он полагал, что этот очерк, так же как и описание монастыря Пти-Пикпюс и глава о деньгах, не имеют никакого отношения к роману. Попутно отметим, что подобные упреки делали и Бальзаку и Толстому, в этом не упрекали лишь Мериме. Но Бальзак и Толстой являются более великими писателями, чем Мериме. Не слишком ли длинно описание Геранды в начале «Беатрисы»? Может быть, и так, но без этих длиннот роман стал бы менее насыщенным. Нужны иногда замедления темпа, умолчания, паузы, время. Философское предисловие к «Отверженным» начинается словами: «Это книга религиозная…» Вот в чем секрет. Сент-Бёв, который обладал вполне достаточным вкусом, чтобы распознать шедевр, остерегался написать статью, но заметил в своей тайной записной книжке, что в то время, как все представители его поколения превратились в стариков, похожих на тех ревматиков, что сидят на скамейках около Дома инвалидов и греются на солнышке, Виктор Гюго являл собой пример цветущей молодости.
В ресторане Маньи за обедом Тэн сказал:
– Гюго?.. Гюго совсем не искренен.
Сент-Бёв разразился негодующей тирадой:
– Как? Вы, Тэн, считаете, что Мюссе выше Гюго! Но ведь Гюго создает книги… Под носом у правительства, которое все же обладает достаточной властью, он сорвал самый большой успех в наше время… Он проник всюду… Женщины, народ – его читают все. Любую его книгу расхватают за четыре часа – с восьми до полудня… В молодости, как только я прочел «Оды и баллады», я сразу же понес показать ему все свои стихи… Эти люди из «Глобуса» называли его варваром. Так вот, всем, что я сделал, я обязан ему. А люди из «Глобуса» за десять лет ничему меня не научили…
– Позвольте, – возразил Тэн, – Гюго – это громадное явление нашего времени, но…
– Тэн, – прервал его Сент-Бёв, – не говорите о Гюго!.. Вы его не знаете. Только мы двое здесь знаем его: Готье и я… Творчество Гюго – великолепно!
Гора в огне
Беспредельный гений.
Теофиль Готье говорил об «Отверженных»: «Это ни хорошо ни плохо; творение это создано не руками человеческими, оно, можно сказать, порождение стихии». Эта оценка более подходит к другим произведениям периода изгнания, и в частности к «Вильяму Шекспиру», «масштабной книге эпической критики», излившейся из лавы, из которой возникают гигантские фигуры с еще не померкшим огненным отсветом. Три причины побудили Гюго обратиться к Шекспиру: в 1864 году должно было быть отмечено трехсотлетие со дня его рождения, и благодаря этому тема становилась актуальной; Франсуа-Виктор попросил его написать предисловие к своему переводу, а главное, Гюго испытывал потребность заменить предисловие к «Кромвелю», написанное сорок лет тому назад, неким итоговым сводом суждений, который явился бы литературным завещанием XIX века и романтизма.
Шекспира Гюго знал весьма посредственно. Можно вспомнить о первой его встрече с Шекспиром в Реймсе, в мае 1825 года. Тогда Нодье перевел ему экспромтом «Короля Иоанна», и молодой поэт был потрясен. Он не пожелал дочитать трагедию в переводе Летурнера и имел на то основания. Но Нодье и Виньи познакомили его и с другими шекспировскими драмами. Прибыв на Джерси, Франсуа-Виктор спросил отца:
– Чем ты будешь заниматься во время изгнания?
Отец ответил:
– Буду созерцать океан. А ты что намерен делать?
– Буду переводить Шекспира, – ответил сын.
Гюго величественно заметил:
– Есть люди, равные океанам.
Диалог театральный, но к чести Франсуа-Виктора, по натуре своей человека ленивого, следует сказать, что он мужественно принялся за этот гигантский труд: «Нужно было перевести тридцать шесть драм, сто двадцать тысяч стихотворных строк». Труд этот мог быть осуществлен лишь благодаря гернсийской скуке, а также при помощи одной молодой девушки, мисс Эмили Патрон. Гюго следил за работой сына в меру своих познаний в английском языке, – а они были невелики. Но эта работа привела его к размышлениям о гениях, о роли поэта, об искусстве. Говоря о Шекспире, он получил возможность сказать и о самом себе. Вдохновение придало его труду необычайную яркость; предисловие превратилось в целую книгу. Был ли это очерк о Шекспире? Лишь в небольшой степени. Подлинный сюжет очерка – рассуждение о гении, вернее, о гениях. В рамки разговора о Шекспире он включает Гомера, Иова, Эсхила, Исайю, Иезекииля, Лукреция, Ювенала, Тацита, Иоанна Богослова, Данте, Рабле, Сервантеса. Тут только один француз и два грека. Бельгийский издатель Лакруа, маленький человечек с рыжими бакенбардами, был недоволен, что среди гениев нет представителя Германии. Он советовал добавить Гёте. «Гёте – всего лишь талант, – возражал Гюго. – Гёте – ограниченный писатель. Гении беспредельны. Масштаб бесконечности, заключенный в них, определяет их величие… Они вмещают в себя неведомое. Еврипид, Платон, Вергилий, Лафонтен, Вольтер не допускали ни преувеличений, ни ужасов, ни чудовищного. Чего же им недостает? Именно этого».
Вот ответ тем, кто упрекал Гюго именно за это. Вся книга представляет собою защитительную речь pro domo[191]. Гений никогда не должен подвергаться критике. Даже его недостатки являются его достоинствами. Гения нельзя превзойти. «Искусство, будучи искусством, не устремляется ни вперед ни назад… Пирамиды и „Илиада“ остаются на первом плане. Уровень шедевров для всех одинаков – это некий абсолют… Отсюда возникает убежденность поэтов. Они возлагают надежды на будущее с возвышенной уверенностью» и, всматриваясь в прошлое, с родственным чувством подыскивают себе равных. Гюго считает себя равным наиболее великим поэтам. Современники посмеивались над этой заносчивостью, мы находим ее в целом обоснованной. «Суждение французского поэта о поэте Англии» – так говорилось в проспекте книги, написанном самим автором.
Великие люди, составляющие таинственную группу гениев, обладают тремя качествами: наблюдательностью, воображением, интуицией. Они находятся в прямой связи не только с человечеством и природой, но и со сверхъестественными силами. «В творчестве Шекспира возвышается высокий мыс сновидения. Точно так же и у других великих поэтов…» «Promontorium somnii»[192]. Таково название одной главы, написанной для «Вильяма Шекспира», которая долгое время не публиковалась, хотя она – один из ключей к пониманию Гюго. «Всякий мечтатель таит в себе этот воображаемый мир… Равновесие духа, временно или частично нарушенное, не есть явление исключительное ни у отдельных личностей, ни у целых народов». Promontorium somnii, как по мысли, так и по стилю – главный предмет рассуждений. Но, по вполне понятным соображениям, Гюго не хотел печатать эту похвалу безумию.
