Копошусь на полу, пытаясь сообразить, как подняться. Что-то работает, что-то нет. Почему-то кажется, что нужно обязательно встать, без этого адекватной оценки ущерба не получится. Сложная задача, левая рука совершенно не хочет подчиняться. Почему? А в ней дырки. Дырка? Нет, дырки. Плохо. Выпускаю из правой руки револьвер, неловко беру рукоять меча. Воткнутый в пол, он предоставляет мне достаточный упор для подъёма.

Встаю. За бесноватым умирающим неслабо набрызгано кровью. Чем я револьвер заряжал? Не помню. Беру «рагант» в зубы, начиная рыться по карманам — в голове прояснилось достаточно, чтобы определить ситуацию как «чрезвычайно опасную». Такие ситуации требуют срочных мер, а не щёлканья клювом по сторонам. Пузырёк с декоктом, стоящим более годовой зарплаты хорошего кочегара, отправляет свое содержимое блуждать по моим внутренностям, рот омывает совершенно немыслимая горечь. От вкусового шока в голове с щелчком проясняется.

Стоило горечи чуть отступить, как стало трудно дышать. Осматриваю себя, стараясь удерживать холл «зеленого дома» под прицелом, а заодно и закрыв дверь за спиной, дабы ничто оттуда не укусило. Определенно сломаны ребра, две дырки в плече вяло кровоточат, да и глухая боль в тазу показывает, что туда взбесившийся простолюдин попал тоже. Но… двигаться могу, а значит — буду.

Начинаю обыскивать дом.

Большая семья… была. Девять человек тряслись, дергались, скребли пальцами по полу в разных комнатах. Соображай я нормально, не преминул бы удивиться — на весь Токио обычно в Бурю набирается десятка три телокрадов. Ресурсов на эмоции не было совсем. Торопясь, ковылял из комнаты в комнату, опираясь вывихнутой рукой на стену, быстро оценивал каждое из дёргающихся на полу тел, стрелял.

Не подходит, не подходит… эта… нет, тоже не годится. Слишком хорошо развиты физически — высокие красивые люди, совсем не похожие на «городских» японцев. Кажется, у них даже примесь крови сервов есть, уж очень мощного деда я обнаружил запертым в туалете. Такие вообще не годятся.

Искомое я обнаружил в одной из спальных комнат, в которой был целый шкаф учебников, атласов и энциклопедий. Здесь же обнаружилось и тело читателя всего этого богатства, дергающееся в конвульсиях на полу. Молодой парень, максимум на три года старше меня. Точнее, то, что от него осталось, успешно захватываемое в данный момент чужой душой.

Годится.

Подхожу, прижимаю дуло «раганта» к спине дергающегося тела, нажимаю спусковой крючок. Прямо в сердце. Усаживаюсь еще дергающему трупу на поясницу и достаю из кармашка на жилетке крохотный раскладной нож. Открываю его с помощью руки и зубов, начинаю быстро полосовать по спине подростка слова и знаки. Риск? Серьезный. Понятия не имею, насколько сейчас занята Момо. Может быть, он щелбанами поубивала тех скелетных страшилищ и сейчас прямо за моей спиной. А может быть, там окажется уже освоившийся телокрад, который даст мне по голове чем-нибудь тяжелым и убежит в ночь.

Если бы риск был бы благородным делом, то я бы, как Эмберхарт, сейчас был бы самым благородным на этой планете… вообще. Это если учесть, чем я занимаюсь и что планирую сделать далее.

Прислонить ладонь к изрезанной спине, произнести короткий речитатив на языке, состоящем сплошь из гортанных гласных и цокающих согласных, завершить его именем. Встать, кривясь от боли, отойти к двери, прислонясь к ней плечом.

Наблюдать.

Труп студента несколько раз сильно дёргается. Плюю на безопасность, затыкая револьвер себе за пояс, лезу за портсигаром. Мои «эксельсиоры» — единственное, что сохранилось в сухости и чистоте. Мучаюсь с извлечением сигареты при помощи одной руки. Тело юноши тем временем перестает спазматически дёргаться, вместо этого начиная вибрировать. У трупа дела определенно идут хорошо, а у меня не очень. Наконец-то сигарета поддаётся, и я зажимаю её во рту. Так, как там вызвать огонь на кончике пальца?

Безуспешно пыжусь с куревом, наблюдая, как у стоящего на четвереньках тела зарастают все порезы и незапланированные природой отверстия. Мне бы так. Эмоции выцветают, что говорит о том, что вскоре декокт прекратит свою работу, а мне станет ну очень хорошо в самых больших на свете кавычках. Да и пофиг, но искра-то где? Огонечку бы. На секунду.

Восставший и вставший труп смотрит на меня с укоризной. Даже головой покачивает. Тоже мне, умник нашёлся. Быстрым шагом, уверенно и свободно, он подходит поближе, поднося указательный палец к сигарете. Вспышка, затягиваюсь… ой, хорошо…

Просто прекрасно. В голове расцветают причудливые образы, в теле появляется легкость. Как будто не табачным дымом затянулся, а чем-то куда забористее. Чувствую прилив сил, мыслей и конструктива.

— Смени одежду, убери следы крови… — советую я телу, в очередной раз сменившему владельца. Подумав пару секунд, добавляю, — Шею себе сломай… и пулю отдай.

На меня смотрят как на дурака. Мол, спасибо вам, дорогой Алистер Эмберхарт, за ценные указания. Воспринимаю это как тренировку — впереди встреча с домашними, там на меня много кто так смотреть будет. Труп выплевывает пулю и передает её мне, вновь смотрит в глаза, кивает. Мол, сделаю. Хорошо, так как пора уходить… быстро. Времени совсем не осталось.

Далеко уйти я не успел, потеряв сознание в двух шагах от взвода полицейских, нервно поливающих из автоматов прыгающую за Момо скелетную тварь в лохмотьях. И то хлеб — значит, она всё это время была занята…

* * *

Гритбол — спорт старый, жестокий и очень популярный. Зародился он в Англии, среди мастерских механиков, принимающий изношенные железнодорожные доспехи, быстро завоевав мировую популярность. Люди надевали изношенные, но еще рабочие костюмы, выходя на поле, дабы как следует набить друг другу морды, выпуская пар. Так как потребность в новых экзоскелетах была всегда, то такой вид утилизации старых был признан чрезвычайно эффективным.

Было, правда, одно «но». Как всегда, при зарождении чего-то нового, пионерами становятся люди решительные, злые и азартные, грудью пробивающие себе путь к славе. Но они со временем кончаются. С гритболом это случилось довольно быстро — среди спортсменов смертность и инвалидность были просто зашкаливающими. Тогда в чью-то светлую голову пришла мысль использовать некоторые старые фармакологические разработки для поддержки спортсменов-бойцов. Родились тоники — могучие многокомпонентные стимуляторы, которыми заливались выходящие на стадион люди в доспехах. Спорт стал еще злее, кровавее и зрелищнее. Со временем родился препарат, названный «гритбольным тоником» — микстура, делающая человека на несколько часов малочувствительным к травмам, а еще злым и собранным. Минус зелья был в том, что после прекращения его действия, боец превращался в медузу на пару недель. Не буквально, а фигурально — народ буквально валялся всё это время в кровати, наслаждаясь полным