Шрифт:
Закладка:
— Не надо никаких слов, о царевна, — согласился он. — Я благодарен тебе и повелителю правоверных за эти сокровища, и невольников, и коней, и верблюдов. Вы щедро наградили ничтожного купца за его скромные услуги! Ведь я — всего лишь купец из Басры, я уезжаю и приезжаю, покупаю и продаю, и это дело, сперва казавшиеся безнадежным, стало для меня прибыльным.
— Воистину прибыльным, о сын греха! — отвечала я. — Ты получил целый караван, и невольников, и невольниц, и верблюдов, и мулов, и коней, и тюки тканей, и золотые и серебряные блюда и кувшины, и еще царевну в придачу! Кто из купцов мог бы этим похвастаться, о Ильдерим?
— Благодарение Аллаху, мы не нуждаемся в царевнах! — вдруг с гордостью объявил он. — Я купец, и я женюсь на дочерях купцов, и мои дети и внуки будут купцами. А царевнам надлежит выходить замуж за царевичей, что бы их дети и внуки были царями!
— Гордость погубит тебя, о Ильдерим! — воскликнула я. — Ты горд, как целое войско шайтанов!
— А ты — как два войска шайтанов, о царевна! — он тоже вышел из терпения. — Ты уверена, что стоит тебе сделать знак — и все будут ползать во прахе у твоих ног, потому что ты сестра царя, Джаншаха, и тетка будущего царя Тадж-ад-Дина! Ты настолько в этом уверена, что предлагаешь себя мужчине и даже подумать не можешь об отказе!
— А ты настолько горд, что не можешь даже принять дара от женщины, которая тебя любит!
— А ты настолько горда, что говоришь об этом с гордостью, как если бы ты говорила с человеком настолько ниже себя по происхождению и положению, что его мнение для тебя не имеет никакого значения!
— Распутай узлы своего красноречия, о Ильдерим! — взмолилась я, хотя отлично поняла, что он имел в виду. — И забудь наконец, что я царевна, как я сама об этом забыла!
— Видишь, сколь велика твоя гордость, о царевна? — ухватился он за возможность сопротивляться. — Ты можешь даже позволить себе забыть на минутку о своем царском достоинстве и величии, прекрасно зная, что они от тебя никуда не денутся!
Воистину, легче мне было сражаться с разъяренными джинниями, чем растолковывать этому безумцу, что я люблю его!
— Перед лицом Аллаха могучего, справедливого, отрекаюсь я от своего царского звания! — воззвала я к небесам. — И пусть Аллах сделает меня если не женой, то хоть невольницей вот этого безумного купца! Вот все, чего я хочу в жизни!
— Далеко же заводит тебя твоя гордость! И ты будешь накрывать на стол, за которым усядутся четыре мои законные жены, и донашивать за ними старые шальвары? — ехидно осведомился он.
— У тебя не будет четырех жен, о несчастный, — как можно строже отвечала я. — Или ты женишься на мне, или я убью тебя собственными руками. Ты знаешь, как я владею оружием!
Сперва я хотела вынудить его к поединку. А во время сражения, и обмена ударами, и обмена острыми словами, он забыл бы обо всех сегодняшних глупостях, и снова стал самим собой, и мы до чего-нибудь путного договорились бы.
— Мы отъедем на расстояние пущенной стрелы, и станем биться, пока не погибнет один из нас. Мы давно уже собирались завершить поединок, начатый на том ристалище, между колонн из белого мрамора, и не будет для нас случая удобнее, чем этот! Едем, о Ильдерим, не заставляй меня ждать!
— Ты славно бьешься, о царевна, но вспомни, что халиф подарил мне сотню невольников, способных охранять в пути караваны и отбивать нападения разбойников! И все они бросятся на тебя, и ты успеешь убить десять или двадцать, но остальные свяжут тебя по рукам и ногам, а я буду издали приказывать им, чтобы они, упаси Аллах, не повредили твоей нежной кожи веревками! — насмешливо сказал Ильдерим. — К тому же твоя сила — всего лишь сила женщины.
Но вдруг мне в голову пришло совсем иное!
Я отъехала немного, сняла с пояса чернильницу, открутила крышку и поднесла к губам.
— Что это у тебя, о царевна? — забеспокоился Ильдерим. — Клянусь Аллахом, это же чернильница с волшебной водой!
— Надеюсь, того, что осталось, хватит, чтобы сделать меня мужчиной, — отъезжая еще дальше, отвечала я. — Погоди, о Ильдерим, я выпью воду, и силы мои прибавятся, и в поединке я буду гораздо сильнее тебя, и мы сразимся, и мой меч выйдет, блистая, из твоей спины, и…
Я запрокинула голову, собираясь сделать глоток.
— Не смей, о царевна! — воскликнул он. — Брось немедленно эту проклятую чернильницу!
Но я, не выпуская ее из рук, ударила пятками коня и поскакала прочь по дороге, а он — за мной.
— Хорошо, прекрасно, о Ильдерим! — закричала я обернувшись. — Отъедем подальше, сразимся, и ты увидишь, кто из нас сильнее!
— Брось чернильницу, о женщина! — завопил он, потому что я придержала коня и опять поднесла ее к губам. — Во имя Аллаха! Я тебе приказываю!
Влага уже коснулась моих плотно сжатых губ, когда он налетел, вырвал из моих рук чернильницу и отшвырнул в сухие придорожные кусты.
Но прежде, чем он бросил чернильницу, я попыталась ее отнять, и он обхватил меня, чтобы прижать мои руки, а потом он не стал размыкать объятия, и мы молча смотрели, как песок всасывает струйку волшебной воды, темнеет и опять светлеет.
— Так ты воистину хочешь, чтобы я оставалась женщиной? — тихо спросила я, слушая биение его сердца.
— Да, — ответил Ильдерим. — Клянусь Аллахом, я хочу в жизни только этого и ничего больше!
И на сей раз последнее слово осталось за ним.
Рига
1990?
Троянский кот
Евдокии Кудрявцевой — с искренней благодарностью
В ночь с 5 на 6 июля 1898 года домовладельцы, живущие на Большой Купеческой, их семьи и постояльцы были разбужены выстрелами. Перестрелка была короткая. Выглянув в окна и убедившись, что нигде нет пожара, обыватели улеглись спать.
Наутро полицейские сыщики обходили дома справа и слева от участка, недавно приобретенного негоциантом Зибенштейном, спрашивали о количестве выстрелов, о прочих звуках, о точном времени пальбы и о тому подобных глупостях. Обыватели поняли, что револьверной стрельбой баловались в будущем Зибенштейновом доме, который строили с прошлого
