Замкнувшийся было несколько последних минут в молчании У Паньли внезапно его нарушил:

— Начинаю думать, что вы были правы.

— Относительно чего?

— Превратить врагов в друзей…

— Этот человек не был врагом.

— Я имел в виду превращение неблагоприятных моментов в моменты благоприятные. Настоящее превращение свинца в золото.

— Это же ваша идея, рыцарь!

— Вы смогли эффективно ее применить, куда лучше, чем сумел бы я. У меня-то была только теория. Теория и Кхи. Мне еще многому нужно поучиться у Кхи…

— Нам всем нужно учиться друг у друга. Колонны разбросаны по разным местам, но все они поддерживают здание.

— Как двенадцать столпов храма света… — прошептал У Паньли.

Они перебрались через груды щебня и вступили в коридор, который вел прямо во внутренний дворик башни Муффиев. В маленьком дворике, выложенном цветочными узорами, толпились полицейские, наемники, гвардейцы, кардиналы, викарии, экзархи, слуги и послушники, но середина второй ночи, полное отсутствие искусственного освещения, неразбериха и неопределенный цвет их покрытых пылью, кровью и копотью комбинезонов чудесным образом объединились, обеспечивая им изрядную неузнаваемость.

*

Квартал Романтигуа, исторический центр Венисии, ликовал.

Ликование по-сиракузянски выражалось в необычайной болтливости и восторженности. Они приходили в экстаз от разыгрываемых перед ними представлений, аплодировали трюкам 3D-иллюзионистов, танцам сохорго, экстатическим песнопениям, сценкам классического иссигорского театра. Эти проявления радости, которые в обычное время были бы сочтены неуместными, неправильными, вульгарными (паритольскими), показывали, до какой степени венисианское население обрадовано исчезновению скаитов Гипонероса. Они долгое время жили под гнетом всевозрастающего террора чтецов, инквизиторов, стирателей, и, хотя были пылкими крейцианами, любящими сыновьями своей матери — Святой Церкви, сиракузяне претендовали на право иметь сокровенные секреты, право поддаться этим бесчисленным искушения, которые несут радость грешникам и отчаяние исповедникам.

То там, то тут собиралась в кружки ребятня, и к светящимся кронам пальмин взлетали бессердечные детские считалки. Пять ночных спутников, все еще низко висящих в небе, обрамляли своим зыбким светом ломаную линию крыш. Внутри обзорного пузыря бесполезной теперь вышки ментального контроля, возвышающейся над землей на несколько десятков метров, размахивали руками какие-то силуэты. Плавающие светошары, подталкиваемые кориолисовым ветром, летали над улицами и проспектами и заливали их сверкающим золотом.

— Маркитоль мертв, Хыр триждый мертв, скаиты мертвы… — бубнила маленькая девчушка.

— Хыр триждый? — спросил У Паньли.

— Прозвище Императора. Мой секретарь, Адаман Муралл, мне объяснил, почему они так его зовут: это от трех «хр» — хрен, хрыч, хряк.

— А Маркитоль?

— Сокращение от «Маркинатянин» и «паритоль»…

Двое мужчин шли по проспекту Артибанических Войн, в конце которой, если память Фрасиста Богха не подводила, начиналась улица Микели-Анг. Хотя оба носили комбинезоны наемников-притивов, зеваки не обращали на них внимания. Что касается постовых полицейских, то они, похоже, скорее сами праздновали, чем занимались наблюдением и поддержанием порядка, чем им обычно полагалось заниматься.

— Может оказаться, что напрасно они так радуются, — сказал У Паньли. — По-моему, вовсе скаиты не отступились. Они не для того веками расставляли свои пешки, чтобы все бросить в разгар игры…

— Их исчезновение может как-то быть связано с освобождением четырех крио из епископского дворца. Я забыл спросить махди Шари, как он раздобыл коды реанимации, но, судя по его лицу, когда он материализовался возле нас, очная ставка с сенешалем Гаркотом на милую прогулку в парке мало походила…

Они благополучно пересекли широкую шестиугольную площадь, на которой бушевала плотная толпа, яркая и шумная. Реакция сиракузского населения была полной противоположностью реакции викариев (и, без сомнения, всего духовенства). Вечное противопоставление стада и пастырей, подумал Фрасист Богх. Одни больше не выносили гнета крейцианства, жестокостей огненных крестов, инквизиции и стираний, другие хотели все большего контроля над умами своих верующих и, следовательно, роста огненных крестов, инквизиции и стираний. Отход (временный, быть может) скаитов разжал челюсти тисков, и священнослужители в бешенстве наблюдали, как верующие этим воспользовались, чтобы разбежаться по сторонам.

Проспект заканчивался круглой площадью, от которой отходили несколько улиц, окаймленных широкими тротуарами. Тротуары остались как бессмысленные пережитки древнейших времен, когда венисийцы, чтобы добраться из одной точки города в другую, пользовались колесными экипажами. Толку в них больше не было никакого, потому что пешеходам не приходилось опасаться воздушных судов, таксишаров, аэробусов и авиеток, но градостроители сочли, что они добавляют городу эстетики, умножая перспективу и объемы.

Фрасист Богх и У Паньли свернули на улицу Микели-Анг, одну из старейших магистралей Венисии, настолько узкую и извилистую, что это граничило с полным неуважением к заслугам основателя династии Ангов (человека, которого некоторые историки обвиняли в том, что он просто-напросто узурпировал сиракузский трон, устранив Артибана Сен-Нойла, героя Артибанических войн). Улица была практически безлюдна, лишь скупо рассеивали свет редкие светошары. Четырех— или пятиэтажные постройки в основном относились к Средним Эпохам. Иногда их строгие серые фасады скрашивали архитектурные фантазии — скульптуры, точеные арки, горгульи, архивольты. Светились лишь немногие из окон или проемов, как будто все жители района вышли на центральные улицы, чтобы отпраздновать обретенную свободу.

Здание под номером 67 почти не отличалось от других — за исключением, пожалуй, более светлого оттенка фасада, а также нетипичных массивных балконов из кованого железа (здание, безусловно, строилось на деньги паритолей, которые не усомнились в своем праве афишировать свои удручающие архитектурные пристрастия в самом сердце столицы мод, этикета и вкуса).

Двое мужчин беспрепятственно вошли в фойе, отделанное мрамором и белым опталием. Они направились к бледно-голубому световому столбу гравитационного колодца. Из комнатки поста наблюдения, словно чертик, выскочил охранник в униформе — алой куртке поверх белого облегана, — преградил им путь и бросил подозрительный взгляд на лица и комбинезоны посетителей.

— Что вы здесь делаете, господа?

— Наносим визит кое-кому из наших знакомых, — ответил Фрасист Богх.

— Прошу меня простить, но следовало бы одеться соответственным обра….

Он внезапно умолк, и его глаза, прикованные к Фрасисту Богху, расширились от страха.

— У нас не было времени на переодевание, — добавил Фрасист Богх.

— Вам нельзя тут оставаться… — пролепетал охранник, явно паникуя. — Уходите… Уходите немедленно… или я вызову полицию…