со мной. Тем не менее, сигналы могут быть предшественниками коммуникации. В качестве смежного понятия рассмотрим, что вместо сбора информации от других объектов для собственных целей существо может манипулировать этой информацией, чтобы эксплуатировать других. В качестве примера можно привести крипсис, когда существо использует камуфляж, чтобы избежать хищничества или сделать потенциальную добычу более уязвимой для своего нападения (Ruxton et al. 2004). Крипсис также может способствовать половому отбору. Два самца могут вокализировать в борьбе за самку, но один из них может также издавать вокализацию, призванную замаскировать эффект брачного призыва другого (Legendre et al. 2012). Следуя стандартной терминологии, принятой в биологической литературе, мы можем назвать принуждением любую черту или поведение, при котором организм манипулирует информацией, чтобы получить преимущество при взаимодействии с другими.

Когда организм использует подсказку, у него есть эволюционная реакция на передачу информации; но существо, передающее эту информацию, не делает этого в результате эволюционной реакции. Напротив, при принуждении организм использует черту, которая эволюционировала для манипулирования информацией в своих интересах. Таким образом, в сигнале мы имеем получателей информации, адаптивно использующих ее; а в принуждении - потенциальных отправителей информации, манипулирующих ею в своих целях. Если мы объединим эти два понятия таким образом, что и отправитель, и получатель информации будут адаптивно использовать ее, мы придем к коммуникации. Один из процессов, с помощью которого это происходит, - ритуализация.

В исследовании, проведенном на домашних собаках, Quaranta et al. (2007) заметили, что из-за специализации полушарий на различных аффективных реакциях, а также контралатерального мышечного контроля, собака, чье правое полушарие стимулируется, будет вилять хвостом с перекосом влево; стимуляция левого полушария приведет к перекосу виляния вправо. Последующее исследование (Siniscalchi et al. 2013) показало, что сородичи реагируют на эту асимметрию, демонстрируя повышенную сердечную активность и более высокие показатели тревожного поведения при наблюдении за вилянием хвоста влево, а не вправо. Таким образом, наблюдающие собаки, по-видимому, используют это асимметричное виляние как сигнал об аффективном состоянии виляющей собаки. Мы также можем представить себе процесс, в котором искусственный отбор приводит к тому, что виляющая собака начинает вилять более резко, тем самым облегчая сородичам обнаружение ее аффективного состояния. Такое развитие событий, вероятно, повысит вероятность подходящих встреч и снизит вероятность необоснованных конфликтов. В данном случае мы имеем случай, когда отправитель (виляющая собака) получает преимущество от манипулирования информацией, а получатель (рассматривающая собака) - от манипулирования информацией. При этом виляние было ритуализировано и превратилось в сигнал. Одна собака, конечно, может быть и отправителем, и получателем, но подавать сигналы самой себе она будет только в исключительных случаях.

Сигнальщики и приемники не обязательно должны принадлежать к одному виду и могут быть одноклеточными или многоклеточными организмами. Аналогично, ничто в определении сигнализации не исключает растения или живые существа из других царств в качестве потенциальных сигнализаторов или приемников. Пока понятия информации, передачи и адаптации применимы к паре организмов, они способны участвовать в сигнальной трансакции. Такая транзакция, однако, не требует намерения общаться, не говоря уже о рефлексивных коммуникативных намерениях. Сигналы составляют то, что я буду называть органическим значением, которое пересекается с естественным значением и в то же время включает в себя говорящее значение как особый случай. Диаграмма Венна иллюстрирует отношения между этими понятиями ( Рисунок 29.1 ).

Можем ли мы сказать что-нибудь неметафорическое о том, что органически означают сигналы? Первое, что мы должны заметить, - это то, что в данном случае может существовать значительная неопределенность в отношении точной характеристики того, что имеется в виду. Например, сигнал может быть интерпретирован в терминах грамматической категории фразы существительного (NP), как выражающий свойство, или, с другой стороны, он может быть истолкован в пропозициональных терминах. Пока, однако, мы можем признать, что каждый из этих подходов может быть адекватен эмпирическим фактам, но при этом не существует другого факта, делающего один из них единственно верным. Такое отношение не обязательно должно отличать общение животных от общения людей, поскольку мы не находим недостатка в неопределенности среди себе подобных.

Рисунок 29.1 Отношения между естественным, органическим и говорящим значением

Рисунок 29.2 Сигналы, используемые некоторыми нечеловеческими животными, и их предполагаемое органическое значение

Во-вторых, что именно означает та или иная черта или поведение, если вообще что-то означает, можно установить только после кропотливого эмпирического исследования. Крошечная выборка из огромного количества результатов показана на Рисунок 29.2 .

Некоторые из этих (органически) значимых сигналов могут производиться без какого-либо умственного участия их производителя: окраска древесной лягушки и биолюминесценция многоножки - вот примеры. Другие же требуют, чтобы сигнальщик мог дифференцированно ощущать аспекты окружающей среды и преобразовывать результаты своих ощущений в соответствующий сигнал. В этом, очевидно, нуждаются чикадики и эфиопские волки. Однако ни в одном из этих случаев не предполагается, что сигнальщик намерен передать информацию, подавая сигнал.

 

Органическое значение и семантичность

Таким образом, мы разработали понятие смысла, которое совместимо с ментальностью, но не требует ее, не говоря уже о коммуникативных намерениях. На это можно было бы ответить, что, хотя все это хорошо и правильно, органический смысл далек от того, что мы наблюдаем у наших видов. Ведь у нашего вида смысловые единицы являются композиционными (а значит, продуктивными), они производятся намеренно и демонстрируют перемещение - не говоря уже о нашей способности использовать значимые единицы для импликатуры, метафоры, литоты и синекдохи.

Возможно, наш вид обладает уникальной способностью совершать все эти подвиги. Однако нам необходимо ответить на три вопроса:

1 Можно ли объяснить всю человеческую коммуникацию, не обращаясь к когнитивному аппарату, определяющему смысл речи?

2 Можно ли объяснить коммуникативную форму значения без апелляции к когнитивному аппарату, лежащему в основе значения говорящего?

3 Можем ли мы объяснить институцию семантических фактов, не обращаясь к когнитивному аппарату, обеспечивающему смысл речи?

Я подозреваю, что ответ на первый вопрос - нет, и утверждаю, что ответ на второй - да. В заключение я приведу несколько доводов в пользу утвердительного ответа на третий вопрос.

Атрибуция семантичности начинает иметь смысл только в применении к органически значимым единицам, которые отделимы от производящего их организма. Не стоит приписывать семантическую ценность яркой окраске лягушки или биолюминесценции многоножки; вместо этого достаточно описать эти черты как носителей органического смысла. Хотя не совсем ясно, как мы можем строго охарактеризовать соответствующее понятие делимости, разумными кандидатами на носителей семантичности являются продукты вокализации среди нечеловеческих приматов. На них мы и сосредоточимся в дальнейшем. Дарвин (1872) первоначально предположил, что вокализации животных представляют собой