Шрифт:
Закладка:
Она оплатила экзамен и получила личный номер. Когда у нее появилась карточка с личным номером, она почувствовала, что близка к цели.
Клэр навестила Эмер и Кевина и по их лицам поняла: они не ожидали, что она приедет сдавать экзамены на таком позднем сроке. Вероятно, дома Клэр держалась слишком хорошо. Похоже, в Дублине все гораздо лучше осознавали возможные риски.
Клэр обсудила с наставником объем проделанной работы.
– Я думал, мы больше вас не увидим, – признался он.
– Почему вы так подумали? – яростно спросила Клэр.
– Ну, радости супружеской жизни, лето в Каслбее – целое лето, а не одна неделя. Я думал, вы уже не сядете за книги.
– Меня беспокоит только мой диплом бакалавра, – улыбнулась Клэр. – Наверное, многим кажется, что я слишком остро на все реагирую и слегка не в себе. Но когда на пути к диплому встречаешь столько препятствий, начинаешь думать о нем как о чем-то вроде святого Грааля.
– Как бы я хотел, чтобы все студенты относились к учебе так же серьезно, как вы.
– Тогда пожелайте мне удачи.
– Вам не нужна удача, Клэр О’Брайен… простите, не знаю вашей новой фамилии. Вы справитесь, и об этом все знают.
Они знали. Ей нужно было доказать, что они не ошиблись. В ту ночь, ложась спать, она улыбалась.
Днем она позвонила Дэвиду. Он только что вернулся в Каслбей после второй поездки в Дублин. Без нее в садовом домике было пусто и одиноко, но меньше чем через десять дней она окажется дома, и они будут ждать. Вместе.
Он пожелал ей отваги, бодрости и уверенности в себе. Он не мог сказать, что любит ее, потому что телефон стоял в доме родителей. Он добавил: «И всего такого». Это были их кодовые слова.
Она вспомнила об этом, повернулась на другой бок и уснула, чувствуя себя абсолютно счастливой.
Посреди ночи Мэри Кэтрин вскочила в тревоге:
– Скорее сюда! Она стонет и кричит!
– Что? Кто?
– Клэр. Ее пополам согнуло. Иисус, Мария и Иосиф, она, наверное, рожает. После всех наших шуток про это.
– Чушь! Этого не может быть. Роды через несколько недель.
– Заткнись! А вдруг это выкидыш? Нет, для выкидыша слишком поздно… Я не знаю. Надо звать «скорую».
– Она отказывается от «скорой».
Лицо Клэр побелело, по лбу обильно струился пот.
– Все в порядке, – выдохнула она. – Это не оно. Я не могу рожать. Это не те боли, о которых мне говорили. Никакой тяжести внизу живота, или что там бывает при родах.
– Мы не знаем здесь ни одного врача, и нас тоже никто не знает. Мы вызываем «скорую», Валери звонит прямо сейчас, – сказала Мэри Кэтрин, пытаясь сохранять спокойствие.
– Пожалуйста, не надо. Мне нельзя в больницу! Какое обследование? Все в порядке!
– Пожалуйста, Клэр. Тебя осмотрят и подтвердят, что тревога ложная, хорошо? Ради нас! Пожалуйста. Ты выйдешь через двадцать минут, и мы все посмеемся. Пожалуйста!
Она пинком захлопнула дверь, чтобы Клэр не услышала, как Валери описывает по телефону критическое состояние роженицы.
– А потом мы пойдем и спокойно сдадим экзамены.
– Я не хочу, чтобы ты не спала полночи! – закричала Клэр.
Вошла бледная Валери:
– Одевайся. Мы поедем с ней.
– Нет! – закричала Клэр.
«Скорая» приехала через десять минут. Девушки тихо собрали вещи Клэр и оставили ее наедине с бригадой.
Сотрудники «скорой помощи» выглядели как ангелы утешения.
– Это ложная тревога, – рыдала Клэр. – Мне очень жаль! У нас у всех завтра выпускные экзамены.
Она согнулась от боли.
Медики переглянулись, водитель запрыгнул на водительское сиденье и включил сирену.
Боль была такой, что Клэр представить себе не могла. Не помогало ничего: ни дыхание собачкой, которому ее обучили, ни чтение стихов скороговоркой вполголоса, ни попытки сменить позу. Хмурая акушерка студенческого возраста время от времени советовала расслабиться. Клэр хотелось ее убить.
Спустя два часа непрерывных схваток ей сказали: что-то идет не так. И без того мрачная акушерка, в третий раз выслушав сердцебиение плода, выпрямилась с траурным видом:
– Ребенок в критическом состоянии.
– Боже мой! – испугалась Клэр. – Что случилось? Вы можете сказать, что с ним?
– Сердце не выдерживает схваток.
– Но все будет в порядке? С ребенком все будет в порядке?
– Я не знаю, – ответила акушерка. – Мне нужно сообщить об этом врачу.
Казалось, прошли часы. Клэр испытывала неподдельный ужас, ей очень не хватало Дэвида. Она не ожидала, что во время родов могут возникнуть осложнения. Ей казалось, что ребенка убивает ее собственное тело, и оно было ей неподвластно. Ее ребенок мог умереть, прежде чем она успеет взять его на руки, поцеловать или хотя бы взглянуть на милое личико. И она ничего не могла с этим поделать.
Она пыталась не дышать, как будто это могло облегчить страдания ребенка, но тут дверь распахнулась и вошел Бар, рыжеволосый врач, которого так недолюбливал Дэвид. Осмотр занял несколько секунд.
– Разрыв пуповины, – констатировал Бар. – Мне очень жаль. Я понимаю, что вас это очень расстроит, но единственный выход – это кесарево сечение. Мы просим вас подписать согласие.
– Кесарево сечение! – вскричала Клэр вне себя от радости. – Слава богу! Я совсем о нем забыла.
Позже она узнала, что разрыв пуповины был самым серьезным осложнением при родах после маточного кровотечения. Но тогда она видела только Бара в белой маске и зеленом костюме, отдававшего короткие и четкие распоряжения. Выражение его лица, прежде отрешенно-безучастное, теперь внушало доверие и вселяло уверенность в полном контроле над ситуацией. Сестра Маккласки, которую вызвали, потому что она была «экспертом по пуповинам», оказалась жизнерадостной женщиной необъятных размеров. Она просунула руку в святая святых и всю дорогу до операционной бегло информировала Клэр о том, как себя чувствует ребенок.
– Я люблю тебя, – сказала она, а потом ей дали наркоз.
Прежде чем анестезия подействовала, она ощутила острую боль от разреза скальпелем и услышала, как кто-то восхитился красотой девочки. Больше Клэр ничего не помнила.
Она очнулась в послеоперационной палате и увидела Дэвида с ребенком на руках.
– Она улыбнулась, – сказал Дэвид. – Я держал ее на руках целый час. Мы ждали, когда ты придешь в себя, и она улыбнулась мне так широко, что ты даже представить себе не можешь.
– С ней что-то не так? – спросила Клэр.
– Дорогая, она само совершенство.
– Ты лжешь, она вылитый монгол.
– Вот, посмотри сама, она прекрасна.
– Младенцы не улыбаются, пока им не исполнится шесть недель.
В этот миг малышка начала плакать, настойчиво и сердито, и Клэр, впервые взяв дочь на руки, сделала два поразительных открытия. Во-первых, при контакте с матерью малышка мгновенно переставала плакать; а во-вторых, она и впрямь безупречно прекрасна. Правда, нос у нее был приплюснут, зато глаза были большие и ясные, а еще у нее была густая копна
