не только Периклу, который произнес речь, но и афинянам, которые слушали его, и их родине, Афинам. Насколько велики были люди, которые слушали и воспринимали столь великодушное послание! Речь слишком длинна для того, чтобы цитировать ее целиком, но я не могу удержаться от того, чтобы не привести несколько отрывков: «Мы развиваем нашу склонность к прекрасному без расточительности и предаемся наукам не в ущерб силе духа. Богатство мы ценим лишь потому, что употребляем его с пользой, а не ради пустой похвальбы. Признание в бедности у нас ни для кого не является позором, но больший позор мы видим в том, что человек сам не стремится избавиться от нее трудом. Одни и те же люди у нас одновременно бывают заняты делами и частными, и общественными. Однако и остальные граждане, несмотря на то что каждый занят своим ремеслом, также хорошо разбираются в политике. Ведь только мы одни признаем человека, не занимающегося общественной деятельностью, не благонамеренным гражданином, а бесполезным обывателем»[78].

И последние слова речи Перикла: «Итак, подобно своим предшественникам, я, по обычаю, высказал в своей речи то, что считал необходимым сказать в честь погибших героев. Отчасти мы уже воздали павшим почести погребения, а наш город возьмет на себя содержание их детей до поры возмужалости – это высокая награда, подобная венку, пожалованному осиротевшим детям героев за столь великие подвиги. Ведь в городе, где за военную доблесть положена величайшая награда, там и граждане самые доблестные. А теперь, оплакав должным образом своих близких, расходитесь» [79].

Читая эти слова, американцы невольно вспоминают Геттисбергскую речь Линкольна, и к вечной чести обоих государственных деятелей – очень далеких друг от друга во времени и пространстве – служит то, что их речи в память павших так близки своим благородством и самообладанием.

Позицию другой стороны Фукидид приводит, цитируя слова «Клеона, сына Клеенета, который на предшествующем собрании провел решение, осуждавшее митиленцев на смерть. Этот человек вообще был самым неистовым из граждан и в то время обладал наибольшим влиянием в народном собрании»[80].

Клеон сказал: «Мне и прежде уже нередко приходилось убеждаться в неспособности демократии властвовать над другими государствами»[81], – и далее он объясняет, что демократия и империя несовместимы. Таким образом, перед афинянами в конце V в. до н. э. встала та же дилемма, что и перед Великобританией, Францией, Голландией и Америкой в наши дни. Горько читать Перикла и Клеона сегодня, когда демократия сталкивается с новыми испытаниями. Очень важно обдумать бессмертные слова Перикла, но не менее важно уделить внимание и консервативным предостережениям Клеона.

Фукидид помогал своим современникам – как помогает и нам – понять основополагающие различия между людьми. Одни из них врожденные, другие возникают под влиянием среды, однако глубоко укореняются. Он видел свой долг в том, чтобы сравнить двух непримиримых врагов, Афины и Спарту. Афиняне характеризуются (в частности, в речи Перикла в память павших) своим стремлением к знаниям и любопытством, экспансивностью, гостеприимством, изяществом и вкусом, щедростью и неугомонностью; лакедемоняне были сравнительно бедны, серьезны, эгоцентричны, неторопливы, тихи, консервативны, осторожны, ревнивы, упорны и терпеливы. Иметь врагами таких людей (хороших по-своему) было ужасно. Два типа людей по-прежнему существуют, и битва между Афинами и Спартой еще идет – возможно, она никогда не будет закончена. Научное описание, которым снабдил нас Фукидид, ярче, чем если бы он попытался для красоты писать речи, подобные речи защитника на суде, не такие объективные и беспристрастные. В конце концов, нет ничего более трогательного, чем правда.

Можно пожалеть о том, что Фукидид был настолько поглощен своей задачей, что не обращал внимания на все остальное. Он не описал ни современное ему общество, ни несравненные достижения греческих художников и мыслителей. То была одна из золотых эпох, и ее описание таким умным и чутким свидетелем, как Фукидид, было бы поистине драгоценно! Он, однако, был ученым (не могу не твердить об одном и том же), который понимал, что у научного исследования должна быть тема, не слишком неохватная и четко очерченная. Фукидид не нарисовал картину золотого века Афин, зато со всей возможной точностью и правдивостью дал описание смертельной схватки Афин с безжалостным врагом. В том заключалась его задача, и ничто не могло отвлечь его от нее.

Неоднократно выдвигались возражения, что метод и взгляды Фукидида менялись за тридцать лет работы; филологи пытались доказать это с помощью внутреннего анализа текста. Если помнить о том, что Фукидид то и дело перечитывал и редактировал свой труд и что часть Книги I могла быть отредактирована так же поздно, как и часть Книги VII, становится ясно, что подобный анализ ненадежен. Тем не менее мы готовы согласиться с общим мнением. Хотя, приступая к своему труду, Фукидид был уже зрелым человеком, его опыт и восприятие менялись. Должно быть, он испытал разочарование после нарушения Никиева мира и неудачи сицилийской экспедиции. Он не мог одинаково смотреть на вещи до и после этих ужасных событий. Должно быть, события повлияли на него, как на любого ученого, который долго занят своим трудом: он не мог не меняться с течением жизни, по мере написания своей книги.

Мы должны ненадолго вернуться к первым главам книги Фукидида, к его вступлению, посвященному древнейшей истории Греции. Чрезвычайно важно, что он счел необходимым написать такое вступление. Дело в том, что Фукидид (как Гиппократ Косский, что мы увидим позже) был человеком современным; он так же сознавал свою современность и свое соответствие современным требованиям, как мы сейчас. И он понимал, что текущую обстановку постепенно создавали события начиная с далекого прошлого. Вот почему краткое изложение прошлых событий было необходимым. И все же мы невольно испытываем изумление, узнав, что Фукидид в некоторой степени (учитывая свои средства) подходил к делу так, как мы подошли бы сейчас. Так, он заключил, что рассказ Гомера о Троянской войне, хотя и украшенный его поэтическим воображением, должен быть основан на реальных событиях. Говоря об островах в Эгейском море, он замечает: «Но разбойниками были островитяне – карийцы и финикияне, поселения которых находились на большинстве островов. Вот доказательство этого. Когда афиняне в эту войну произвели очищение Делоса и все гробницы были увезены с острова, то свыше половины покойников оказались карийцами: их опознали по оружию, погребенному вместе с ними, и по способу захоронения, существующему у них и поныне»[82].

Фукидид – единственный античный писатель, который доказывал происхождение греков с помощью археологических свидетельств. Его можно назвать отцом археологии, как Геродота –