Шрифт:
Закладка:
Сюжет пьесы причудлив по ренессансной моде: отставной адмирал английского флота, брюзжащий старик Мороуз, дабы не позволить племянникам претендовать на наследство, женится на скромной молчаливой женщине, которая, став хозяйкой его дома, внезапно проявляет характер и громкими «концертами» делает его жизнь невыносимой. В конце концов выяснится, что Эписин и вовсе переодетый мужчина, и «розыгрыш», подстроенный горе-племянниками, разрешается трагикомическим фарсом. Цвейг несколько переосмыслит содержание комедии: во-первых, перенесет действие в гораздо более позднюю эпоху, 1760 год, во-вторых, смягчит сатиру Бена Джонсона, придав стихам гуманистическое начало. Главному герою даст имя Морозус, а жене племянника вредного адмирала Аминте роль (все-таки она артистка театра) перевоплощения в Эписин. «Во всем моем либретто Рихард Штраус не изменил ни единой строчки и лишь один раз попросил меня вставить для вторых голосов еще три или четыре строки»{394}.
Семнадцатого января 1933 года либретто было закончено, а через две недели к власти пришел Гитлер: «Несколько недель спустя последовал категорический запрет немецким театрам ставить произведения неарийцев, в том числе и те, к созданию которых имел какое-то отношение еврей; это предание анафеме распространялось даже на мертвых». Когда Рихарда Штрауса назначили президентом Имперской музыкальной палаты и на его концертах стали бывать Гитлер, Геринг и Геббельс, Цвейг был абсолютно уверен, что композитор «прекратит дальнейшую нашу совместную работу и начнет новую с кем-нибудь другим». Но стоит отдать должное порядочности и мужеству Штрауса. Не обнаружив фамилии Цвейга на афишах, он тотчас выставил ультиматум, что если имя его соавтора тотчас же не вернут обратно, «делайте что хотите, но завтра же утром я покидаю Дрезден, и премьера пройдет без меня».
В мемуарах Цвейг с ехидцей описывает, как нацисты «уходили от решения», как от инстанции к инстанции передавали вопрос на самый верх, как фюрер колебался и не мог отказать композитору и в то же время разделаться с писателем-евреем. В конце концов Штраус добился разрешения устроить «день позора для нацистской Германии», когда имя «объявленного вне закона» либреттиста Цвейга вновь появилось на афишах.
Двадцать четвертого июня 1935 года Цвейг отсутствовал на премьере «Молчаливой женщины» и в прямом эфире слушал из Лондона трансляцию по радио. Тем временем в «Гофтеатре» присутствовали Штраус и супружеская пара рейхсштатгальтера Саксонии Мартина Мутшмана. В первом ряду сидели супруга Антона Киппенберга Катарина, генерал-фельдмаршал Вернер фон Бломберг и сотни две офицеров в коричневой форме. За дирижерским пультом стоял блистательный Карл Бём, а сольные партии исполняли Мария Чеботари и Мартин Кремер, Матье Алерсмайр и бас-баритон Фридрих Плашке. «Опера имела очень большой успех, и я должен отметить, к чести музыкальных критиков, что девять десятых из них с готовностью использовали хорошую возможность, чтобы еще раз – в последний раз – заявить о своем внутреннем неприятии расовой теории, высказав самые, какие только возможно, добрые слова о моем либретто. Все немецкие театры: в Берлине, Гамбурге, Франкфурте, Мюнхене – тотчас объявили постановку оперы на следующий сезон»{395}.
До запрета «Молчаливой женщины» во всех театрах Германии и внезапной отставки Рихарда Штрауса с должности президента Имперской музыкальной палаты пройдет всего четыре представления. Параллельно недоброжелатели пустили слух, что Цвейг передает свои гонорары от сборов в пользу зарубежной еврейской организации. Обстановка стремительно накалялась, «каждый понимал, что произошло нечто чрезвычайное. Но минуло еще какое-то время, прежде чем я узнал всю правду». Оказывается, тайная полиция перехватила письмо Штрауса от 17 июля 1935 года, адресованное Цвейгу. В этот день (и даже в этот час) Геббельс летел в самолете в Дрезден, чтобы присутствовать на очередной премьере оперы. По приказу Гитлера пилот немедленно развернул самолет и вернулся в Берлин. Это роковое письмо, обернувшееся закатом не только для карьеры великого композитора, но и для его дальнейшего сотрудничества с Цвейгом, долго не предавали огласке, и вот наконец мы имеем возможность прочитать его целиком:
«Дорогой господин Цвейг! Ваше письмо от 15 июня привело меня в смятение. О, этот еврейский эгоизм! Этого достаточно, чтобы иного сделать антисемитом! Эта расовая гордость, это чувство солидарности! Не думаете ли Вы, что я руководствовался когда-либо мыслью о том, что я немец? Вы верите, что Моцарт, сочиняя, чувствовал себя арийцем? Я признаю существование только двух типов человечества – талантливых и бездарных. Для меня массы существуют только тогда, когда они становятся зрителями. Кем бы они ни были – китайцами, баварцами, новозеландцами или берлинцами, – для меня все это одно и то же – постольку-поскольку они платят полную цену за свой билет. Кто сказал Вам, что я глубоко вовлечен в политику? Это потому, что я дирижировал концертом вместо паршивого негодяя Бруно Вальтера? Я сделал это во имя оркестра. Или потому, что я заменил другого “неарийца” Тосканини? Я сделал это во имя Байройта. Здесь нет ничего общего с политикой. Как грязная пресса представляет это – не мое дело, не должно это беспокоить и Вас. Вы думаете, что все это потому, что я выступал в качестве президента Имперской музыкальной палаты? Я делал это, чтобы принести пользу и предотвратить худшее. Просто потому, что я знаю свой артистический долг, и я бы взял эти скучные почетные обязанности при любом правительстве. Итак, будьте мужественны, забудьте господина Моисея и других апостолов на пару недель и продолжайте работать над Вашими одноактными. У меня есть только один либреттист – Цвейг. Спокойно работайте над новым либретто, дорогой друг, и не думайте ни о чем постороннем, ни о какой, черт бы ее побрал, политике. Я был дирижером при дворах императоров Вильгельма
