на улицах, где каждый день нацисты творили беспардонный произвол и откровенный грабеж. В какой-то момент, в очередной раз пав духом, Цвейг пишет Роллану (15 июля 1933 года): «Я почти забыл, что когда-то был писателем. Почти не работаю, меня охватило какое-то оцепенение, какое-то чудовищное отвращение; к чему отрицать – они достали нам до сердца. Чтобы вновь обрести себя, понадобятся годы. Каждый день приносит все новые удручающие известия, примеры трусости, жестокости, идиотии. И крики умирающих, героически сражавшихся и павших, остаются неуслышанными; никто никогда не узнает обо всех мученичествах, совершающихся в наши дни».

После тайного приобретения в Берлине в августе 1933 года образца почерка Гитлера он все чаще раздумывал над идеей покинуть дом и если не навсегда, то на длительный период поехать в Южную Америку, где его книги уже издавали. Или даже в Палестину, где он так никогда и не побывал, но с которой был и будет связан всегда, начиная с 1933 года. Дело в том, что 11 декабря этого года предчувствуя приближение катастрофы и в первую очередь утрату своих ценнейших писем и рукописей, Стефан отправляет письмо профессору Гуго Бергману (Hugo Bergmann, 1883–1975), возглавлявшему в тот период Еврейскую национальную библиотеку в Иерусалиме{388}:

«Могу я попросить вас сохранить это письмо строго конфиденциальным? Я не хочу, чтобы моя просьба была обнародована. Я не знаю, смогу ли я вести домашний уклад в Австрии в новых условиях, и некоторые личные проблемы беспокоят меня гораздо больше, чем материальные. В первую очередь моя личная переписка… Я сделал выборку, и она включает почти все, что важно в нашу эпоху для будущих поколений, письма, полученные от Гауптмана, Роллана, Верхарна, Эйнштейна, Демеля, Фрейда, Метерлинка, Теодора Герцля, Валери, Ратенау, Рихарда Штрауса, Джойса, Максима Горького и Томаса Манна. Эти письма дают полную картину мировой литературы за последние тридцать лет».

Бергман поддержал порыв австрийского писателя и одобрил его предложение не только отправить ценнейшие документы к нему в Иерусалим, но и держать присланные письма в секрете на протяжении десяти лет после смерти Цвейга.

В написанной тогда новелле Цвейга говорится: «Напрасно он бил кулаком по столу в порыве первого гнева, будто желая поразить нечто незримое. Подобно ему, миллионы беспомощных людей негодовали на эти оковы судьбы. Он тотчас взвесил все варианты, как бы ему тайно выехать из страны, однако знакомый английский консул, случайно оказавшийся рядом, вежливо и твердо дал ему понять, что с момента начала войны будет вынужден наблюдать за каждым его шагом. Теперь единственным его утешением была надежда на то, что подобное безумие не может длиться долго и через несколько недель или месяцев эти бестолковые дрязги развязавших войну дипломатов и генералов закончатся. Этой тоненькой соломинке надежды вскоре прибавил силы еще один элемент, помогавший сильнее забыться, – работа»{389}.

Недостатка в работе действительно не было – она хоть немного помогала «забыться». Для французского издания романа еврейского писателя Шолома Аша «Петербург» (1933) он написал предисловие, откликнулся на новый роман своего французского друга Жана-Ришара Блока введением «О значении нашего века» («Vom Sinn unseres Jahrhunderts»).

Назревавший вопрос, будет ли в дальнейшем Киппенберг издавать у себя в «Insel-Verlag» книги «неарийца» Цвейга, незаметно перерос в конфликт, да еще и в публичном пространстве. После того как Стефан (и далеко не он один) демонстративно отдалился от журнала Клауса Манна «Die Sammlung» и написал об этом своему издателю, письмо Цвейга от 14 октября 1933 года без всякого на то разрешения опубликовал на своих страницах немецкий журнал «German Book Trade». Снежный ком набирал свою холодную силу, и в ноябре Киппенберг получил письмо от Ассоциации немецких книготорговцев с конфиденциальным списком издательств Германии и Австрии, не желавших больше иметь какое-либо дело с прежде столь уважаемым им писателем и даже готовых изъять его популярные книги с полок своих магазинов. Кроме имени Цвейга, в списке были имена и фамилии Генриха Манна, Леонхарда Франка и Йоханнеса Бехера.

Узнав об этой унизительной провокации, Цвейг и принял решение отправлять бумаги в Иерусалим, а чемоданы с книгами и ценными рукописями начинать собирать для эмиграции. Для бегства, которое закончится только с его смертью…

Жизнь в Англии

Если бы не музыка, и не знаю, как бы я прошел чистилище этих последних лет. А книги, которые еще вызывают у меня интерес, встречаются редко, ибо при всей драматургической изобретательности они кажутся банальными в сравнении с тем, что горячечными пальцами безумца пишет наше время.

Из письма Цвейга Ромену Роллану 22 мая 1935 года

«Мой дорогой друг, я только что из Вены, где я снова увидел войну. Всю ночь стреляли (в рабочих), пулеметные очереди на улицах, неприкрытый и гнусный террор. И все – только из-за подлости этой бессильной кучки фашистов. <…> У этих людей нет и такой идеи, как у Муссолини или даже у Гитлера, – только дикая ненависть и агрессивная глупость. Я едва могу писать: слишком возбужден, ибо это убийство совершено против воли министра, народа, всех классов – только из-за “потребности действия”, из-за слабоумной бравады нескольких офицеров. И это конец Австрии, потому что она сама себя предала. Все, чему симпатизировал в ней мир, уничтожено. Рабочие дрались, как львы, пока не были разрушены их дома – посреди города, в 1934 году!!! В 1934 году – через двадцать лет после войны. <…> Через десять дней еду в Лондон. Будь благословен Британский музей, прекраснейшая библиотека мира, где не ощущаешь политического идиотизма и где еще можно сосредоточиться». (Из письма Р. Роллану 14 февраля 1934 года.)

Цвейг описал французскому другу увиденные им события гражданской войны, которые прошли в феврале 1934 года не только в столице его родины, но и в других крупных австрийских городах. В Линце протесты и забастовки рабочих по приказу канцлера Энгельберта Дольфуса подавлялись регулярными войсками. В Вене в ходе боев между агрессивно настроенным правым ополчением, выступавшим на стороне правительства, и участниками шуцбунда{390} за ночь были убиты несколько сотен человек.

Писатель в ужасе вернется в Зальцбург и буквально на следующее утро столкнется с вторжением в свои владения полицейских в штатском, которым будет приказано обыскать дом с целью обнаружения в подвале или на чердаке «склада оружия республиканского шуцбунда». Разумеется, ни оружия, ни подозрительных предметов в доме на Капуцинерберг не обнаружат. Но этот оскорбительный, унизительный жест станет спусковым крючком, который взвинтит нервы Цвейга и ускорит принятие решения оставить кабинет, дом, город и даже страну, дабы защитить внутреннюю и внешнюю свободу, безопасность и пространство для любимой работы. «В тот же вечер я начал собирать свои важнейшие бумаги, решив постоянно жить за границей, и это отторжение означало больше,