столетий. Кто бы ими ни правил, люди все так же выходили на улицы, чтобы торговать, спорить, жульничать в играх, пить в кабаках и предаваться любви, — с тех самых пор, как над песками Харамуна впервые поднялись башни и минареты Замбулы…

…Конану пришлось идти долго. Пока он добирался до заведения Арама Бакша, в городе успели зажечься бронзовые фонари, отлитые в виде оскаленных драконьих голов. Таверна оказалась крайним домом на улице, уводившей на запад. От прочих домов таверну отделял еще и сад, окруженный стеной, — там густо росли финиковые пальмы. Западнее гостиницы тоже виднелась рощица пальм, и сквозь нее тянулась улица, превращавшаяся в этом месте в дорогу. Напротив таверны, под сенью разросшихся деревьев, стояли необитаемые лачуги, служившие убежищем летучим мышам и шакалам… Подходя к своей цели, Конан мимолетно посмотрел на эти хижины и удивился про себя, почему в брошенные дома не вселились нищие, которыми так изобиловала Замбула. Здесь было, кстати, и темновато. Все фонари остались далеко за спиной, лишь один светил прямо над дверью.

Только звезды на небе, да мягкая дорожная пыль под ногами, да шорох пальмовых листьев на ветру, долетающем из пустыни…

Дверь Арамова заведения открывалась не на улицу, а в переулок между гостиницей и пальмовым садиком. Конан без лишней деликатности подергал веревку, свисавшую подле фонаря, и дополнил звяканье колокольчика гулким стуком эфеса по тиковым, окованным железом створкам. Наконец открылось крохотное окошечко, и киммериец увидел черную физиономию.

— Открывай, лежебока! — потребовал Конан. — Я постоялец! Я заплатил Араму за комнату, и, во имя Крома, я намерен ее получить!

Чернокожий вывернул шею, высматривая что-то на освещенной звездами дороге у Конана за спиной, но ворота распахнул беспрекословно, а когда киммериец вошел, снова запер их и заложил брусом. Стена, окружавшая двор, выглядела необычно высокой; что ж, ворья в Замбуле хватало, а дом у самого края пустыни мог подвергнуться еще и ночному налету кочевников. Конан прошел через садик, где ночной ветер покачивал головки громадных бледных цветов, и вступил в общую комнату. Там он увидел одинокого стигийца — судя по бритой голове, начинающего ученого, — который размышлял о чем-то, сидя в углу, и довольно сомнительную компанию, шумно резавшуюся в кости.

Навстречу позднему гостю вышел сам хозяин, Арам Бакш. Это был тучный мужчина с пышной черной бородой, разметавшейся по груди, торчащим крючковатым носом и маленькими бегающими глазками.

— Есть будешь? — спросил он. — Или, может быть, выпьешь?

— Я сыт, — буркнул Конан. — Зашел на рынок, поел хлеба с говядиной… А вот от кружки газанского вина, пожалуй, не откажусь. Все равно у меня денег ни на что больше нет…

И он бросил на липкую от вина стойку последний медяк.

— Проигрался? — осведомился хозяин. — Не повезло?

— Когда в кармане всего-то горсть серебра, ждать обогащения трудно, — сказал киммериец. — Думаешь, почему я еще с утра тебе заплатил? Потому что знал, что, скорей всего, промотаюсь, а кров над головой — дело вовсе не лишнее. Я смотрю, у вас в Замбуле не принято на улицах ночевать… Самые распоследние бродяги и те ищут хоть какую-нибудь дыру, чтобы заползти туда и загородить вход! У вас тут что, какие-то особо кровожадные головорезы по ночам рыщут?

Он с наслаждением проглотил дешевое пойло, которое подал ему Арам, и отправился следом за хозяином в жилые комнаты.

У него за спиной игроки оставили кости, чтобы посмотреть Конану вслед, ни дать ни взять что-то обдумывая… Никто из них ничего не сказал, лишь стигиец вдруг рассмеялся. Жуткий это был смех, полный не вполне человеческой циничной насмешки… Остальные потупились, почему-то избегая смотреть один на другого. Известное дело: науки, которые изучают такие вот стигийские школяры, не слишком способствуют развитию обычных людских чувств, они нацелены на другое…

Конан прошел за Арамом по коридору, озаренному медными светильниками. От него не укрылось, что хозяин гостиницы шел вполне бесшумно. Это не слишком понравилось киммерийцу. Верно, Арам был обут в мягкие шлепанцы, на полу раскинулся толстый туранский ковер, но не в том дело. Конана раздражала некая хитроватость, явно свойственная замбулийцу. Они миновали длинный извилистый коридор, и Арам остановился у двери, запертой на тяжелую железную полосу, уложенную в мощные проушины. Подняв ее, Арам ввел Конана в неплохо обставленную комнату. Киммерийцу сразу бросилось в глаза, что окошки здесь были маленькие, а решетки в них — из толстых витых прутков, железных, хоть и не без изящества позолоченных. Ковры на полу, ложе по восточному образцу, резные деревянные табуреты… Снять за свои деньги подобный покой где-нибудь ближе к центру города Конан бы уж точно не смог. Собственно, это его сюда и привело, когда нынче утром он обнаружил, до какой степени опустошили его кошелек бесшабашные кутежи последних нескольких дней. Он приехал в Замбулу всего неделю назад — и вот результат!

Арам затеплил бронзовый светильник и указал Конану на две двери, очень надежно запертые.

— Чувствуй себя в безопасности, киммериец, — подмигнул он, стоя на пороге.

Конан хмыкнул, вытащил из ножен меч и бросил его на кровать.

— Твои решетки и запоры хороши, — сказал он, — но я предпочитаю спать, положив под руку добрый клинок!

Арам не ответил. Он чуть-чуть задержался в дверях, поглаживая бороду и рассматривая внушительное боевое оружие. Потом молча удалился и прикрыл за собой дверь.

Задвинув тяжелый засов, Конан пересек комнату, открыл внешнюю дверь и выглянул наружу. Его комната была в западном крыле здания, она выходила как раз на дорогу, что вела в пустыню. Конан увидел за дверью небольшой дворик, окруженный отдельной стеной. Та ее часть, что отгораживала дворик от остальной территории таверны, выглядела прочной и высокой; та же, что сообщалась с дорогой, была явно пониже, в ней имелись ворота, и на них Конан не заметил замков.

Киммериец постоял на пороге, отвернувшись от светильника и глядя туда, где дорога терялась среди густых пальм… Перистые листья шелестели на легком ночном ветру, а за рощицей раскинулась нагая пустыня. С противоположной стороны мерцали городские огни, слышался отдаленный уличный шум… Над головой Конана горели звезды, шептала листва, а за низкой стеной лежала дорожная пыль и торчали во тьме брошенные дома. И где-то за пальмами, с той стороны рощи, начал глухо бить барабан.

Вот когда Конан невольно припомнил туманные предупреждения зуагира… От них легко было отмахиваться солнечным днем, посреди людной улицы. Сейчас эти бредни показались киммерийцу куда более похожими на правду. Ко всему прочему, ему не давали покоя опустевшие лачуги напротив. Что за таинственная причина отваживала от них нищих?..

Конан вернулся