Шрифт:
Закладка:
Но что это? Плеск воды… Голоса… Бобр настораживает слух и, притаившись, ждет… Вспоминает, должно быть, болотный беженец то время, когда его везли сюда, в места, показавшиеся сначала тихими. А может быть, и недавний свой страх, когда они, люди, пришли сюда, в мир его тишины, с могучим и грохочущим чудовищем? Или, возможно, просто, без особых размышлений уступают дорогу более сильному?..
Вот он прислушался и, убедившись, что опасность приближается, тихо опустился на все четыре — и к воде. Губы привычно сжимаются за резцами, ушные раковины плотно закрываются, и, оттолкнувшись от берега сильными задними ногами, он чурбаком бухает вниз головой в воду.
Еще и хвостом плеснет — будьте здоровы, ловите, пожалуйста!..
Первый бобр нырнул совсем недалеко от лодки.
— Ах, черт! — в один голос ахнули хлопцы. И вдруг стало весело.
— Ну, тут пошло, брат, бобровое царство, — сказал Максим.
Ба-бух!! — снова послышалось впереди.
— Вот попробуй догадайся, когда он…
Ба-бух!! — раздался всплеск еще ближе.
— Гляди, гляди, вот он! — привстал в лодке Толя. — Вон голова! А ну-ка!..
Он замахнулся шестом, как острогой, и ткнул им в воду.
— Ну как же, попал! — засмеялся Максим.
Голова бобра дважды показалась из воды и исчезла, шест нырнул и прошил одну воду.
— Ты это напрасно, — с укором заметил Максим. — Ну, ранил бы, и что дальше?
— Больше не буду, — сказал Толя и тихо засмеялся, так это прозвучало по-детски. Он сел. — Посмотрим, успеешь ли хоть «э» сказать, пока он бухнет.
Бобры больше не ныряли. Видно, на этом участке они строились толокою. Возможно, что и чарка была поставлена бобриная, иначе с чего бы ему так разыграться, неповоротливому увальню?
— Он теперь где-нибудь… — начал Толя.
Ба-бух!!
— Ах, разбойник! Так и не дал договорить. Он теперь где-нибудь привстал и слушает. А сейчас перекрестится и бухнет!
— Перекрестится?
— Ну, как дядьки старые ныряют, особенно кто не очень-то плавать умеет. «Во имя отца и сына…»
Ба-бух!!
— А ну вас, хватит все-таки! — засмеялся Максим. — Все нервы издергают.
Бобры затихли на некоторое время.
Лодка поворачивала то вправо, то влево, следуя быстрому течению. Опять стало слышно, как шуршит метелками камыш. Донесся даже треск кузнечика — то ли за тростником, то ли в его зарослях. Под веслом и шестом ласково плескала и булькала вода. И гул экскаватора доносился все явственнее.
— Свежо, однако. — Толя зябко потер голое плечо.
— Ничего, это здорово. Иди вот, поворочай моим веслом — согреешься.
Поменялись местами. Закурили, не без удовольствия оживив темноту светом спички, а затем двух огоньков, — хоть и маленькое, а все же свидетельство мощи человека.
Гул экскаватора приближался. Слышен уже стал и лязг железа, и стук ковша, падающего на грунт, и усиливающееся злобное урчание этого чудовища, когда оно вгрызается в твердую, переплетенную корнями растений землю.
— Хочешь тему, писатель? — спросил Максим.
— Хочу, профессор, давай. Ты о чем — об экскаваторе?
— Догадлив. А что, не нравится?
— Электростанция. Осушка. Новое русло. Старо́.
— Врешь или прикидываешься. Ни одна тема не может быть исчерпана до дна. Если, конечно, подходить не с точки зрения экскаватора, а с точки зрения человека.
— И если человек этот не будет похож на экскаватор, — сказал в тон Максиму Толя. И засмеялся.
— Самому смешно? — спросил Максим.
— Да нет. Я вспомнил «Жатву» Николаевой. Там у нее секретарь райкома. Десять лет женат, очень хочет иметь детей. Но никак не соберется, не выберет свободного часа, чтоб заняться этим необщественным делом… Передовица в галифе.
Максим засмеялся. И, помолчав, продолжал:
— А о теме я, брат, серьезно. Насчет мелиорации. Тут важно, где это делается и кто это делает. К примеру, у нас, здесь, в Западной. Где народ только недавно начал хозяйничать, где кое-кто никак еще не может до конца поверить, что он хозяин своей жизни, словно никак не может сбросить груз вековой неволи. Ясно?
А гул все приближался. Потом за поворотом, между двух рядов камыша, засветились вдали фары.
— Сейчас понесет, как с горы, — сказал Максим, — вот только въедем в канал. Видел, куда отсюда бобры удрали? И рыбки мелиораторы, должно быть, понабрали в излучинах!
Вскоре лодка поравнялась с экскаватором, под оглушительный до боли в ушах грохот его (даже «здравствуй» не крикнешь!) вышла из-за последнего поворота в новое, прямое русло, и ее действительно понесло, точно к водопаду.
По разработанному дома плану первая ночевка назначена была на Немане. Кое-что из этого плана уже бесповоротно отпало: ни жареной утки, ни ухи сегодня не будет. А потом и весь план оказался под угрозой срыва.
Берега были по-прежнему высокие и черные, только теперь они не шумели — вместо камыша по обе стороны встали крутые торфянистые стены недавно выпрямленного русла. Над правым берегом таинственно скользила красная краюха месяца, поднявшегося уже довольно высоко. Течение начало успокаиваться: Быстрянка, казалось, перебесилась, пошла потише.
И тут вдруг — совершенно неожиданно, вне всяких планов — в этом черном, глубоком и бесконечно длинном корыте лодке преградило путь что-то вроде плотины.
— Приехали, — сказал Максим, упираясь шестом, чтобы смягчить толчок.
Вода шла низом, а на воде, во всю ширину реки, лежал какой-то непонятный мост из бревен, веток и земли. Под ногами — Максим испытал это первым — бревна прогибались, тонули.
— Придется нам здесь исполнить ноктюрн, — сказал Толя, следом за Максимом выбравшись из лодки на мост. — Старое, брат, сравнение, но проверку выдержит: гляди — словно клавиши под пальцами.
— Покурим, — не теряя спокойствия, решил Максим, — а потом втащим свой корабль на эти клавиши. По способу предков — волоком. Вот только смола со дна обдерется.
Способ предков оказался нелегким. Не так даже тяжело было тащить, как трудно, неудобно держаться на скользких и шатких бревнах. Обошлось, однако, без особого шума. Нагруженная чайка вползла наконец на мост, съехала брюхом на воду и снова понесла вперед усталых, но все еще веселых путешественников. Значительно больше шуму было на самом пороге Немана, у первых хат деревни Острова́. Порогом этим был крепкий проезжий мост, настолько низкий, что под ним не проедешь, и настолько высокий, что лодку на него не втащить. А оба берега — крутые…
— Вот где будет ноктюрн, — плюнул Максим и впервые за всю дорогу выругался.
А затем ему, после короткого раздумья, пришла гениальная мысль, на которой они оба, доведенные до отупения усталостью и досадой, и остановились. Будущий ученый стал на четвереньки на носу лодки, а будущий писатель начал ногами проталкивать чайку под мост, осаживая
