По свидетельству Александра Алезиуса (также Алана), молодого шотландского евангелиста из окружения Кромвеля, Гардинер делился клеветнической информацией об Анне с Томасом Райотсли, а тот передавал ее Кромвелю. Алезиуса нельзя считать беспристрастной стороной: четверть века спустя, когда дочь Анны станет королевой, он будет писать для нее мемуары. Однако некоторые подробности, о которых он упоминает, весьма красноречивы. В записках Алезиуса, написанных на латыни, он утверждает, что в донесениях, которые Райотсли получал от Гардинера, содержались копии «некоторых писем», изобличавших Анну в супружеской измене. Кромвель ознакомил с ними короля, и тот приказал установить наблюдение. «Тайные агенты» следили за тем, что происходило в покоях Анны, слуги были подкуплены, а Кромвель доносил всю появлявшуюся у него информацию королю. Он сообщил Генриху, что его супруга танцевала и развлекалась (лат. ducentem choreas) с одним джентльменом из близкого окружения Генриха и что у него есть свидетели, которые видели, как она целовалась со своим братом. «Они также располагают письмами, в которых она сообщает ему [Джорджу] о том, что беременна»30.

Единственный бесспорный факт, о котором сообщает Алезиус, состоит в том, что Гардинер снабжал Кромвеля сведениями, которые должны были дискредитировать Анну. Эти предположения подтверждаются тем, что Кромвель в разговоре с Шапюи высоко отозвался о заслугах Гардинера, которого на самом деле на дух не переносил31. Рано утром 24 февраля Кромвель тайно встретился с Шапюи в своей резиденции в Остин Фрайерс. В обстановке строжайшей секретности они занялись обсуждением условий «дружественных отношений» Англии с империей Габсбургов, которое впоследствии перерастет в дерзкий заговор. Впрочем, пока Кромвель настаивал, что он действует исключительно по собственной инициативе32.

Шапюи в ожидании новых указаний немедленно написал Карлу. Однако вторая встреча с Кромвелем неожиданно отменилась после того, как стало известно, что адмирал Шабо захватил Савойю. Французские войска еще не перешли границу, чтобы атаковать Милан, поскольку Франциск считал, что если войне суждено случиться, то начать ее должен Карл. Когда де Кастельно сообщил о планах французов Генриху и Кромвелю и обрисовал преимущества совместных действий, то получил резкий отпор. Де Кастельно не удалось добиться поддержки, на которую, видимо, рассчитывал Франциск. Все свелось к пререканиям по поводу вопросов торговли между двумя странами33.

27 марта письмо, в котором Шапюи испрашивал новых указаний от Карла, застало императора в Гаэте, к югу от Рима. События развивались быстро: к этому времени двор Генриха уже оживленно обсуждал Джейн Сеймур. По примеру Анны она не согласилась стать любовницей короля, однако, в отличие от Анны, проявила деликатность и застенчивость. Возможно, даже Болейны не сразу поняли, когда именно Генрих увлекся женщиной, которая так разительно отличалась от живой и энергичной Анны. Однако уже к концу февраля все заговорили о Джейн Сеймур после того, как король сделал ее брата Эдварда джентльменом личных покоев. В середине марта, когда Джейн находилась в свите Анны в Гринвиче, Генрих послал ей письмо и кошелек полный золотых соверенов. Николас Кэрью уже подготовил ее к такому повороту событий и обучил, как следует себя вести. Джейн поцеловала послание и вернула его, даже не вскрыв письма, а затем, «пав на колени», со смирением попросила гонца передать королю, что «она достойная дочь честных и добрых родителей» и что для нее «нет большего богатства, чем честь, которой она не готова поступиться, даже если бы ей пришлось умереть не одну тысячу раз». Если король «желает сделать ей денежный подарок, то она просит его повременить до тех пор, пока Бог не пошлет ей достойного избранника»34.

Это была сцена, достойная Екатерины в ее молодые годы. Когда об этом рассказали Генриху, он объявил, что Джейн «вела себя в высшей степени добродетельно» и что отныне он будет видеться с ней только в присутствии ее родственников. Само собой разумеется, что Джейн, усвоив наставления, отказала ему и в этом, а Генрих, что тоже не удивительно, еще больше оценил ее добродетельность.

За обедом, который Шапюи дал в конце марта для четы Куртене, все разговоры были посвящены распрям между Анной и Кромвелем и планам Генриха на новый брак, предположительно с Джейн Сеймур. Позже, разговаривая с Кромвелем наедине в своем доме у эркерного окна, Шапюи осмелился предположить, что новый брак «поможет избежать многих бед» (так он написал Карлу). Все понимают, сказал он, что бы ни произносилось с церковных амвонов, отношения Генриха и Анны «никогда не будут признаны законными», но если предстоит борьба, то Кромвелю следует подготовиться к ней лучше, чем это сделал в свое время Уолси.

На это Кромвель ответил, что он всегда осознавал опасности придворной жизни. Оправдывая свое поведение, он сказал, что никогда не продвигал брак короля с Болейн, а лишь «расчистил им путь». Прислонившись к окну и прикрыв рот рукой, как бы скрывая усмешку, он заверил Шапюи, что, «несмотря на репутацию дамского угодника (фр. à festoyer et servir dames), Генрих будет и дальше честно и праведно жить в нынешнем браке… однако, если ему вдруг придется выбирать новую супругу, она точно не будет француженкой». Похоже, именно такой ответ предвидел Карл в новых указаниях для Шапюи, когда писал: «Если вдруг король Англии надумает снова жениться, лучше не отговаривайте его»35.

На мессе в Страстное воскресенье 2 апреля 1536 года Анна предоставила Кромвелю долгожданный шанс. Это был день, когда обычно произносилась заключительная проповедь Великого поста, и Анна поручила своему новому альмонарию Джону Скипу выступить с ней в Королевской часовне Уайтхолла перед Генрихом и всем собравшимся двором. Проповедь Скипа начиналась с того, что он напомнил собравшимся слова из Ветхого Завета о том, как дети Израилевы были сурово наказаны за то, что «нетвердо уверовали в Слово Божие». Поначалу в его речах не было ничего предосудительного или противоречащего канонам веры, однако затем он обратился к тем, кто был облечен властью, причем не только к духовенству, но и к высшему сословию и представителям верховной власти с призывом помнить о необходимости быть милосердными, когда они «судят прегрешения других», ибо иначе «они могут быть прокляты за свои труды».

По мере того как Скип все больше воодушевлялся этой темой, его проповедь превращалась в резкий критический выпад против политики Генриха и Кромвеля, за что впоследствии его неоднократно подвергали допросу. Обвинения, выдвинутые против него, включали злой умысел, клевету, предвзятость суждений, отсутствие милосердия, подстрекательство к мятежу, измену, искажение Евангелия, нападки на «высших лиц, столпы и скрепы, на которых держится благосостояние общества и коими являются в первую очередь король, во-вторых, его советники, в-третьих,