Значит, и Яншин обратил внимание и запомнил манеру Булгакова быстро поворачиваться к собеседнику.

И мне так хотелось тогда же на вечере сказать Яншину большое спасибо за то, что он так здорово и правдиво изобразил Булгакова!

Благословляю Вас,

Ваша Маргарита.

Коктебель,

Крымская АССР, РСФСР, СССР

23 ноября 197 Нода

М.С. Заболоцкой

Дорогая Мария Степановна!

Вы прислали мне два письма, и я до сих пор не ответила ни на одно из них. Я долго и мучительно размышляла над ответом. Поначалу я надеялась, что бумаги Захарова утолят Ваше любопытство. Но Вы слишком настойчивы, Мария Степановна. Это тоже объединяет Вас с Булгаковом и со мной. А я? Я слишком мягкосердна, – или слишком глупа? – чтобы не внять Вашим мольбам…

Вы спрашиваете, как они – иллюминаты – узнали, что Захаров начал описывать болезнь Булгакова. Этот вопрос, милая Мария Степановна, позабавил меня. Я и забыла, что Вы еще молоды. И немудрено забыть – столь огромен Ваш талант. В свое время Вы узнаете ответ, и Вам не потребуется никаких объяснений. Пока же я могу сказать только одно: все миры, в которых обитают люди, параллельны. Те существа из этих миров обладают гораздо большим, чем мы, интеллектом, и им не составляет труда узнать, что творится в наших сердцах и умах, даже если они не могут схватить нас. Это звучит устрашающе, я знаю. Но успокойтесь: их знание само по себе мало что значит. Ибо мы решаем: позволить или не позволить им воспользоваться этим знанием. В тот же миг, как Захаров принял решение, они узнали об этом и натравили на него Попова– связующее звено между мирами.

Я уже говорила Вам, что я знала множество мужчин. Они были нужны мне как воздух. Многие называли меня шлюхой; Булгаков же предпочел именовать Королевой Ночи. Ирония этой фразы, которую он выбрал, чтобы заклеймить меня позором, всегда вызывала у меня усмешку. Я никогда не стыдилась своих любовных союзов, кроме одного. Речь идет о человеке, о котором Вы так настойчиво расспрашиваете.

Уступаю Вашим заклинаниям, дорогая Мария Степановна! Я расскажу Вам все, поскольку Вы пообещали хранить молчание. Мне хочется быть краткой, ибо слабость одолевает меня и каждое движение пера требует больших усилий, нежели Вы, в Ваши годы, способны себе представить. Но, увы, делать нечего; об этом не расскажешь в двух словах.

Попов появился в моей судьбе после ссоры с Булгаковом.

Все, что предшествовало «Мастеру и Маргарите», Булгаков сочинял, ища спасения от всепоглощающего ужаса тупика, от вечного томления в сердце, пытаясь приобщиться к жизни обычного человека.

Командор А.А. Карелин и те единомышленники-тамплиеры с которыми он общался, знали об этом. Им была ведома и могучая грозная сила, которая жила в литературе и драматургии Булгакова, – неземные вершины великой русской литературы – и они знали, что под властью этой силы человек способен на всё.

Как ни терзался Булгаков, он не мог найти кульминации, которая явилась бы ответом на все его вопросы. Он мучительно искал решение финальной части закатного романа, отражающее ту первобытную тьму, которая определила содержание первых трех, ту божественную силу, что, породив человеческий мир, покидает его. Он-то знал, как безжалостна эта сила и как тщетно взывает к ней человеческая душа.

Булгаков трудился неустанно, но ответ по-прежнему не находился. И все это время рядом с ним был Павел Сергеевич Попов, который исправно играл роль соратника и преданного друга.

И Булгаков, измученный поисками финала, поддался на уговоры Попова, не ведая, что тем самым вверяет свое творение тамплиерам, которые тайно правят людскими судьбами. Он предал свои идеалы; тема беззащитности человека перед роком сменилась утешительным мотивом всеобщего благостного примирения, который хоть и услаждает дух, но уходит от ответа на вечные вопросы: о стремлении человека к свободе, об обретении Бога в свободной душе. Так Булгаков закончил свое произведение и в неведении своем передал его прямо в руки Ордена тамплиеров.

В 1939 году Булгаков не исполнил своего опасного намерения: «выправить роман «Мастер и Маргарита» и не представил его на высший суд Сталину. Но не прошло и года со дня первых итогов фрагментов своего Реквиема-романа, как Булгаков понял, что его хотят одурачить, что его творение попадёт в лапы тех, кто, прикрываясь идеей «масонского братства», и не освобождает человека, но порабощает его. Бросив в лицо вновь назначенному Командору (после смерти Карелина) гневные обвинения, Булгаков в буквальном смысле вышвырнул его из дома. Вот как получилось, что этот человек, бледный как сама смерть, стал топтаться подле меня, жалобно скуля и вымаливая утешение. Я же, как мне кажется, была чересчур добра и отзывчива для того, чтобы сразу указать ему на дверь… Впрочем, лучше всего рассказать Вам об их отношениях словами самой меня– они гораздо проще и яснее чужих сплетен.

Тот, нью-Командор, прислал мне письмо за день до своего визита, прося разрешения прийти. Он писал, что есть надежда смягчить сердце Булгакова, что он и Попов, попытается мне помочь. После стольких лет страданий я хваталась за любую соломинку, за любую самую призрачную надежду избавить моего сына и дочь от этой всеохватной тоски. Отчаявшись сама что-то изменить, я приняла Попова.

В то утро, впервые появившись на пороге, Попов посмотрел мне прямо в глаза. Я никогда не видела такого взгляда. Он казался уродливым, с рябым лицом, всего на год-два моложе меня. В глазах его застыла безысходность, а кожа была бледна настолько, что казалось, будто из него выкачали всю кровь до последней капли – так поступают мясники, освежёвывая туши. И позже, всякий раз, видя эти глаза, я ощущала ужас. Это был взгляд изгоя, отверженного, проклятого Богом человека. Тронутая мучениями, изуродовавшими его душу и судьбу, я не могла не посочувствовать его страданиям. Слишком уж они напоминали мои собственные. Он вошел, и мы стали говорить. Я скоро поняла, что он пришел не за тем, чтобы помочь мне обрести свободу, но чтобы самому избавиться от уныния, вызванного недавним разрывом с Булгаковом.

Он пришел ко мне за помощью. Я не желала помогать ему. Я хотела остаться одна. Я хотела укрыться в своем мире, который так долго создавала для себя, в мире, где царствует долг перед моим ребенком. Но Попов оставался со мной целых три часа. Он говорил о странных, ужасных страданиях, которые точат его сердце. Я слушала его, радуясь уже тому, что никто