– Я же обещала, что ты даже соскучиться не успеешь.

Флори ждала, что от такого Дарт растает, разомлеет и не будет сердиться, однако он подошел к ней с таким суровым лицом, будто собирался прогнать и вытолкать взашей, если она заупрямится. Рубашку он надел и даже застегнул, а вот подтяжки так и остались висеть по бокам.

– Ты с самого начала не собиралась уезжать! – воскликнул он, гневно сверкая глазами. – Тебе нельзя оставаться в городе.

– Ты это уже говорил, – перебила она и сделала несколько шагов вперед, чтобы обозначить уверенность в своем решении. – Это, как видишь, меня не убедило. Думаешь, сработает сейчас?

Она проговорила это почти шепотом и, преодолев последнее расстояние, разъединяющее их, бросилась к нему с объятиями. Он перестал злиться, но ворчать продолжал, покрывая ее лицо россыпью мелких поцелуев, словно пересчитывая веснушки. Флори невольно морщилась, когда его щетина царапала ей щеки, но это маленькое неудобство с лихвой компенсировали его теплые и мягкие губы. Ей понадобилось время, чтобы вспомнить о важных делах и найти в себе силы отстраниться.

– Нам нужно спешить, – напомнила Флори. – Дождь начнется через час.

Дарт отпустил ее, снова став хмурым и серьезным.

Они вернулись к тровантам и проложили ряд по периметру, за работой обсуждая защиту других безлюдей. Дом ненастий, как стратегически важный безлюдь, Рин взял на себя, а Дес отправился ему помогать. Бильяна хлопотала в Рогатом доме, ухаживая за пострадавшими.

Они так увлеклись, что перестали следить за временем, и обрушившийся ливень застал их посреди двора. Обычный дождь всегда можно было предсказать заранее, почувствовав его приближение, но тот, что был вызван благодаря Дому ненастий, возникал резко, без всякого предупреждения.

От ледяного душа перехватило дыхание. Они побежали обратно в дом и, промокшие до нитки, скользнули в оранжерею, где жаркий воздух и трубы, проходящие под полом, помогли бы немного согреться.

У входа их встретил сладкий аромат жимолости, чьи вьющиеся плети, спускаясь с потолка, образовывали в дверях занавес. Через стеклянный купол, заключенный в металлический каркас, в оранжерею проникал мягкий лунный свет. Здесь не было ровных цветочных рядков и упорядоченных клумб с табличками; все росло стихийно, свободно, без границ и препятствий.

Свет в хартруме Дарт зажигать не стал, чтобы не тревожить безлюдя, и бесшумно следовал за Флори в глубину оранжереи по вымощенной дорожке, ведущей к фон- тану.

Впервые оказавшись в сердце Дома с оранжереей, она с интересом изучала пространство. Ее внимание привлек старый картотечный шкаф, заполненный душистыми гиацинтами, нежными фиалками и азалиями. В ящиках поменьше, непригодных для цветов, стояли аптекарские склянки и пузырьки с различными отварами, целебными мазями и бальзамами. Бильяна готовила их сама.

Они прошли чуть дальше и добрались до кованой лестницы; спускаясь с верхней галереи, она спиралью ввинчивалась в пол. Ее нижние ступени оплетала паутина плюща, который разросся так буйно, что его лозы протянулись по каменным плитам, укрыв их сплошным зеленым ковром.

– Осторожно, лестница едва держится, – предостерег Дарт, стоило Флори взяться за перила. – Ей не пользовались лет двадцать.

Она примостилась на ржавых ступенях и немного покачалась влево-вправо, проверяя прочность конструкции. Что-то над ухом и впрямь заскрипело, грозясь развалиться в любой момент. Решив не рисковать, она осталась внизу и сняла туфли, полные дождевой воды.

– И что же, ты никогда не бывал наверху? – Флори окинула взглядом ограждения галереи. В полумраке они, белые и торчащие, как кости, напоминали хребет огромного животного.

– Хартрум не место для забав.

– Это цитата из Протокола? – усмехнулась она. – А чулки здесь сушить можно? Или они осквернят священную картину?

В оранжерее послышался хруст стекла, будто кто-то в тяжелых ботинках шагал по осколкам. Безлюдь отзывался на ее слова, хотя Флори и не знала, какая эмоция скрывается за этим. Осмелев, она по-хозяйски повесила чулки на перила, притворяясь, что не замечает, как Дарт наблюдает за ней. Он смотрел на нее пристально, словно хотел прочитать мысли, а затем стал улыбаться так, будто все-таки прочитал.

– Что? – с вызовом спросила она, изогнув брови.

– Непривычно видеть тебя такой.

– Без чулок? – Вытянув оголенные ноги, она пошевелила пальцами ног.

– Забавной.

Флори разочарованно фыркнула. По ее соображениям, она должна была выглядеть соблазнительной, игривой и манящей, а Дарта это, оказывается, просто забавляло. Невольно она поправила мокрые волосы, дабы убедиться, что торчащие уши надежно спрятаны и никак не портят ее вид. Вместе с неуверенностью к ней вернулся колючий озноб, напомнивший, что воздух здесь слишком влажный, чтобы за короткое время высушить одежду. Точно уловив ее мысли, Дарт сказал:

– Под оранжереей проходят трубы с горячей водой. Одежда быстрее высохнет на полу.

– Хочешь, чтобы я разделась прямо тут?

– Это слишком очевидно, да? – Он засмеялся, пытаясь скрыть неловкость, не скрывая самой правды.

Флори избавила себя от необходимости отвечать. Медленно ступая по мягкому ковру из плюща, она подошла к Дарту и остановилась в паре шагов от него.

– Поможешь?

Он перестал нервно смеяться, когда Флори повернулась к нему спиной.

– Если это шутка, то очень жестокая, – хрипло сказал он, воюя со шнуровкой ее корсета.

– Я сама серьезность.

Казалось, он раздевал ее целую вечность. Знай она, к чему все придет, выбрала бы просторное платье без пуговиц, из которого можно выпорхнуть легко и изящно, как птичка. Но Дарту пришлось возиться с настоящей броней ее дорожного наряда: корсетным поясом, блузой с десятком мелких пуговиц, – и он терпеливо расстегнул каждую, – затем юбкой с неудобным замком на крючках, нижней юбкой из хлопка… Под ногами оказалась целая гора одежды, и вся принадлежала ей.

– Так нечестно, – капризно протянула она, оставшись в одной сорочке.

– Флори, прекращай свою игру, – сказал Дарт хмуро. – Мне и без этого сложно сдерживать себя.

Она развернулась в его руках быстро, точно веретено.

– Так не сдерживайся, – прошептала она. – Я твоя свобода, Дарт.

Это было уже слишком даже для его железной выдержки, которой он гордился мгновение назад, а в следующее привлек Флори к себе и поцеловал. Непослушными пальцами она долго, неуклюже пересчитывала пуговицы на его рубашке, пока он сам не освободил от одежды их обоих.

Они опустились на пол, устланный плющом. Листья оказались мягкими и упругими, точно бархатными, и тихим шелестом отзывались на каждое их движение.

Объятия Дарта были такими крепкими, что ключ, висевший у него на шее, вонзился ей в кожу, словно печать, оставляющая оттиск.

– Сними его, – попросила она, и Дарт замер, нависнув над ней в растерянности. Если вещи носить долго, они становятся второй кожей, частью тела и перестают восприниматься отдельно от