– Вчера ночью он был убит у себя в доме.

В разгар наших приключений мой друг так часто ошеломлял меня, что я испытал подлинное торжество, обнаружив, насколько ошеломил его. Он вздрогнул от изумления, потом выхватил у меня газету. Вот заметка, которую я читал, когда он вскочил с кресла:

УБИЙСТВО В ВЕСТМИНСТЕРЕ

Окруженное таинственностью преступление было совершено этой ночью в доме № 16 на Годолфин-стрит, одном из старинных и укромных домов восемнадцатого века, ряды которых протянулись между рекой и Аббатством почти в тени великой башни Парламента. В этом небольшом, но фешенебельном особнячке несколько лет проживал мистер Эдуардо Лукас, известный в светских кругах благодаря обаятельности его личности, а также более чем заслуженной репутации одного из лучших теноров-любителей в стране. Мистер Лукас был холостяком тридцати четырех лет, и штат его прислуги состоит из миссис Прингл, пожилой экономки, и Миттона, его камердинера. Первая рано ложится спать в своей комнате в мансарде. Камердинер в этот вечер отсутствовал, проводя его у своего друга в Хэммерсмите. С десяти часов и далее мистер Лукас оставался в доме один. Что произошло затем, пока еще не выяснено, но в без четверти двенадцать констебль Баррет, проходя по Годолфин-стрит, обнаружил, что дверь № 16 приоткрыта. Он постучал, никто не откликнулся. Заметив свет в передней комнате, он вошел в прихожую и снова постучал, но безответно. Тогда он толкнул дверь и вошел. В комнате царил полный хаос, мебель вся сдвинута в одну сторону, один опрокинутый стул валялся на самой середине. Рядом с этим стулом и все еще сжимая одну его ножку, лежал злополучный арендатор дома. Он был заколот в сердце и, вероятно, умер мгновенно. Орудием преступления был изогнутый индийский кинжал, сорванный со стены, украшенной коллекцией восточного холодного оружия. Мотивом преступления, видимо, был не грабеж, так как все ценности в комнате остались нетронутыми. Мистер Эдуардо Лукас был настолько известен и популярен, что его насильственная и таинственная кончина вызывает скорбный интерес и глубочайшие соболезнования в обширном кругу его друзей.

– Ну, Уотсон, что вы скажете на это? – спросил Холмс после долгой паузы.

– Поразительное совпадение.

– Совпадение! Один из троицы тех, кого мы назвали возможными актерами в этой драме, гибнет насильственной смертью в те самые часы, когда, как мы знаем, она разыгрывалась. Шансы, что это совпадение, колоссально малы. Их не выразить никакими цифрами. Нет, мой дорогой Уотсон, между этими событиями существует связь – ДОЛЖНА существовать связь. И наша задача – выяснить эту связь.

– Но теперь полиция, наверное, уже знает все.

– Вовсе нет. Полицейские знают только то, что видят на Годолфин-стрит. Они не знают – и не будут знать! – ничего про Уайтхолл-Террас. Только МЫ знаем про оба эти события и можем проследить связь между ними. Есть одна очевидная деталь, которая в любом случае обратила бы мои подозрения на Лукаса. Годолфин-стрит, Вестминстер находятся на расстоянии нескольких минут ходьбы от Уайтхолл-Террас. Остальные названные мною тайные агенты живут в дальних концах Вест-Энда. Поэтому Лукасу было много легче установить связь с кем-либо из прислуги в доме секретаря по европейским делам или получить оттуда сигнал. Мелочь, конечно, и все же, когда события втиснуты в несколько часов, она может оказаться решающей… Эгей! А это что?

Миссис Хадсон вошла в гостиную с дамской визитной карточкой на подносе. Холмс взглянул на карточку, поднял брови и протянул ее мне.

– Попросите леди Хильду Трелони Хоуп войти, если она будет столь любезна, – сказал он.

Мгновение спустя к чести, уже оказанной нашему скромному жилищу, добавилась честь принять в своих стенах самую прелестную женщину в Лондоне. Мне часто доводилось слышать о красоте младшей дочери герцога Белминстерского, но никакие описания и никакие бесцветные фотографии не подготовили меня к тонкому изящнейшему очарованию и неповторимому цвету этого несравненного лица. И все же в это осеннее утро не его красота приковывала внимание наблюдателя. Щеки были прелестны, но их покрывала бледность отчаяния, глаза блестели, но это был лихорадочный блеск, губы чуткого рта были крепко сжаты в усилии сохранить власть над собой. Смертельный ужас, а не красота, вот что бросилось нам в глаза, когда наша прекрасная посетительница возникла в дверном проеме.

– Мой муж был здесь, мистер Холмс?

– Да, сударыня, он был здесь.

– Мистер Холмс, умоляю вас не говорить ему, что я приходила сюда.

Холмс холодно поклонился и указал даме на кресло.

– Ваша милость ставит меня в очень щекотливое положение. Прошу вас сесть и объяснить, чего вы желаете, но, боюсь, я не могу ничего обещать заранее.

Она прошла через комнату и села спиной к окну. Настоящая королева – высокая, грациозная, неизъяснимо женственная.

– Мистер Холмс, – сказала она, и, пока она говорила, ее руки в белых перчатках сжимались и разжимались. – Я буду откровенна с вами в надежде, что это может подвигнуть вас на ответную откровенность. Между мной и мужем нет тайн, за одним исключением. Это политика. О ней он хранит полное молчание. Никогда не говорит со мной о ней. Мне известно, что вчера ночью у нас в доме произошло нечто весьма прискорбное. Я знаю, что исчез документ. Но так как это дело сопряжено с политикой, мой муж отказывается довериться мне безоговорочно. Однако совершенно необходимо, повторяю – совершенно необходимо, чтобы я все полностью поняла. Вы единственный, кто знает истинные факты, не считая этих политиков. Так я умоляю вас, мистер Холмс, рассказать мне точно, что именно произошло и к чему это приведет. Скажите мне все, мистер Холмс. Не позволяйте вашим обязательствам в отношении интересов вашего клиента понудить вас к молчанию, так как, заверяю вас, его интересы, будь он способен это увидеть, только выиграли бы, если бы он доверился мне до конца! Что за документ украли?

– Сударыня, то, о чем вы меня просите, неисполнимо.

Она застонала и спрятала лицо в ладонях.

– Вы должны понимать, сударыня, что это так. Если ваш муж считает необходимым держать вас в неведении относительно случившегося, могу ли я, узнавший истинные факты, дав обещание свято соблюдать профессиональную секретность, сказать вам то, чего не говорит он? Просить меня об этом нечестно. Просить вы должны его.

– Я его просила. И приехала к вам в последней надежде. Но и не говоря ничего конкретного, мистер Холмс, вы можете оказать мне огромную услугу, если просветите меня касательно одного.

– Чего же, сударыня?

– Насколько вероятно, что политическая карьера моего мужа пострадает из-за случившегося?

– Что же, сударыня, если ничего не удастся исправить, это, безусловно, может иметь самый нежелательный эффект.

– А!

Она судорожно вдохнула воздух, словно все ее сомнения рассеялись.

– Еще один вопрос, мистер Холмс. По словам, вырвавшимся у моего мужа в момент потрясения, я поняла, что утрата документа может привести к страшным последствиям для страны.

– Если он сказал так, я, безусловно, не стану этого отрицать.

– Но какого характера?

– Нет, сударыня, вы вновь хотите узнать у меня больше, чем я вправе ответить.

– Тогда я не стану дольше занимать ваше время. Я не могу винить вас, мистер Холмс, за отказ говорить более свободно и не сомневаюсь, что вы, со своей стороны, не станете думать обо мне хуже из-за того, что я желала разделить тревоги моего мужа даже против его воли. Еще раз прошу вас не упоминать про мой визит.

В дверях она обернулась на нас, и я в последний раз увидел прекрасное, искаженное мукой лицо, испуганные глаза и сжатые губы. Затем она ушла.

– Прекрасный пол – это по вашей части, Уотсон, – сказал Холмс с улыбкой, когда удаляющееся шуршание юбок завершилось стуком захлопнутой двери. – В чем суть игры прекрасной дамы? Чего она хотела на самом деле?

– Но ведь ее собственные объяснения достаточно ясны, а ее тревога вполне естественна.

– Хм! Подумайте о ее наружности, Уотсон, ее манере держаться, подавляемом волнении, встревоженности, настойчивых вопросах. Вспомните, что она принадлежит к сословию, члены которого умеют прятать свои эмоции.

– Да, она, бесспорно, пребывала в крайнем волнении.

– Вспомните также странное упорство, с каким она уверяла нас, что для ее мужа будет лучше, чтобы она знала все. Что она подразумевала под этим? И, конечно же, вы заметили, Уотсон, как она старалась, чтобы свет падал на нее сзади. Она не хотела, чтобы мы читали по ее лицу.

– Да, она выбрала именно такой стул.

– И тем не менее побуждения женщин так непостижимы. Помните женщину в Маргейте, которую я заподозрил по такой же причине. Отсутствие пудры на ее