различия объектов. В фантазиях, во сне, в возникающих желаниях, в собственных играх ума расстояния в множество йоджан становятся не более следа от копыта теленка. Ум делает долгую кальпу мгновением и миг превращает в кальпу. Поэтому мудрые знают, что ум управляет даже временем и пространством.

15–18. Сила ума человека ограничена из-за его быстроты или замедленности, от разделения на мелкое и великое и по причине долгих задержек. Заблуждение, ошибка, глупость, пространство и время, появление и исчезновение – все это возникает в уме, как побеги на дереве. Как океан – это только вода, как огонь – это лишь жар, так и разнообразие сансары – это исключительно ум. То, что является осознаваемым миром с деятелями, действиями и объектами действий, со множеством наблюдателей, наблюдений и наблюдаемых предметов, – все это только ум.

19. Как ювелир сосредоточен лишь на золоте, не думая об изящных формах браслетов, ожерелий и других украшений, так мудрые знают, что только ум, благодаря своим понятиям, сам распростерся, сделавшись мирами, землями и лесами.

Такова сарга сто третья «О величии ума» книги третьей «О создании» Маха-Рамаяны Шри Васиштхи, ведущей к Освобождению, записанной Валмики.

Сарга 104. Об иллюзии. Заблуждение царя.

Васиштха сказал:

1. Слушай, я расскажу тебе прекрасную историю о том, как иллюзорное разнообразие этого мира пребывает под контролем ума.

2–5. На этой земле была огромная и богатая страна, покрытая множеством лесов и называемая Уттарапандава. В ее густых, глухих и непроходимых чащах обитали аскеты, в садах среди лиан, как на качелях, развлекались небесные видьядхары. Горы этой страны казались золотыми от пыльцы лотосов, принесенной ветрами; окружающие леса походили на гирлянды ярких цветов. Доходящие до селений джунгли изобиловали цветущими деревьями каранджа, деревни скрывались среди зарослей финиковых пальм, а небеса были объяты радостным гулом.

6–9. Золотые поля созревших урожаев напоминали там ожерелья с бусинами желтых драгоценных камней, а в дубравах не смолкали крики павлинов. В парках и лесах перекликались журавли, браслеты горных деревень чернели пятнами темных рощ деревьев тамала и патала. Стаи разнообразных птиц наполняли воздух своим пением, берега рек казались красными из-за деревьев с распустившимися алыми цветами. Там бог любви покорялся девушкам, распевавшим песни в рисовых полях, и ветер, роняющий с деревьев цветы и плоды, нес облака лепестков.

10–11. Земля была прекрасна, как райская обитель с сиддхами, певцами и бродячими музыкантами, являющимися из своих горных жилищ. Среди банановых пальм под ласковый шелест ветерка распевали небесные киннары и гандхарвы, там и сям белели цветущие сады.

12–15. В этих землях правил потомок знаменитого царя Харишчандры, благородный и справедливый повелитель по имени Лавана, подобный солнцу на земле. Там горы сияли белыми вершинами, словно покрытые цветочными гирляндами его славы и напоминающие Шиву, умащенного пеплом. Меч царя уничтожил всех главных врагов в округе, а их оставшихся в живых прислужников бросало в жар при воспоминании об этом. Народы долго будут вспоминать его великие подвиги, свершенные в защиту благородных людей, как хранят в памяти истории о жизни Кришны.

16–19. На вершинах Гималаев небесные апсары пели славу Лаване, вызывая восторг в обителях богов. К гимнам райских красавиц, исполняемым в его честь, издалека прислушивались локапалы, хранители мира, и, насладившись этими песнями, славившими благородство и щедрость царя, лебеди Брахмы вторили им своими криками. Даже во снах не было равных ему в благородных и прекрасных деяниях, о Рама, и никто не видел и не слышал, чтобы его дела имели хоть какие-то изъяны. Он не знал обмана, не ведал гордости, и благородство украшало его, как Брахму – ожерелье из рудракши.

20–24. Однажды, когда солнце уже склонялось к вечеру, царь прошествовал в зал собраний и занял свой трон. Когда он воссел на великолепном престоле, сияя, как луна в небесах, вслед за ним скромно вошли его подчиненные – правители и военачальники. Едва они расположились на своих местах, как запели девушки и послышалась сладкозвучная музыка, от звуков которой сердца таяли в блаженстве. Красавицы обмахивали царя чудесными опахалами, а помощники и советники окружали трон, подобно свите Шукры, учителя богов и демонов. Советники, умудренные опытом, сделали свои доклады и обсудили государственные дела, затем сообщили о положении дел в стране.

25–29. После того как учеными пандитами были зачитаны святые итихасы и писания, а преданные поэты произнесли свои восхваления, в зал собраний торопливо вошел некий чародей, подобный грозовой туче, сияющей молниями и готовой пролиться на землю дождями. Он поприветствовал царя, низко склонив к его ногам свою голову – так увешанное плодами дерево поклоняется прекрасной горе. Он сел перед повелителем, как обезьяна перед огромным тенистым деревом, усыпанным плодами и цветами, и обратился к восседающему на высоком троне царю, будто торопливая пчела, желающая нектара, – к лотосу, испускающему приятный аромат.

Чародей сказал:

30. О владыка, с высоты своего трона взгляни на этот удивительный фокус, как луна взирает с небес на землю!

31–32. Сказав это, он взмахнул пучком павлиньих перьев, завораживающим, словно майя высочайшего Сознания, являющаяся причиной иллюзорного разнообразия творений. Перед великим царем встала сияющая завеса, образованная искрами света и похожая на радугу, которую наблюдает Индра из своей небесной колесницы.

33–35. В тот же миг в зал собраний вошел конюший из соседней страны Синдху. Он появился, словно облако, плывущее по звездному небу. За ним ступал жеребец, спокойный и резвый, подобный коню Индры Уччайшраве, что следует за своим хозяином в небесах. Передавая жеребца в подарок, конюший обратился к государю, как океан молока, даруя коня Уччайшраву, – к повелителю ветров Индре.

Конюший сказал:

36–37. О великий царь, взгляни на этого лучшего из скакунов, подобного Уччайшраве! В быстроте полета он – само воплощение ветра. Этого коня, о владыка, мой хозяин преподносит тебе как дар, драгоценное сияние которого становится еще ярче в лучах величия того, кому он предназначен!

38–39. Едва конюший умолк, чародей заговорил, словно птица чатака, обращающаяся к грозовой туче, чуть только затихнут звуки грома.

Он сказал:

Оседлай этого коня, о господин, чтобы объехать на нем весь мир подобно солнцу, своим светом озаряющему прекрасную землю.

40–43. При этих словах царь устремил очи на жеребца, как павлин, подняв голову, смотрит на тучу, стоит лишь смолкнуть громовым раскатам. Царь смотрел на коня, не мигая, он замер, как изображение на холсте художника, и оставался недвижим, будто нарисованная фигура, прикованный взглядом к коню. Некоторое время правитель продолжал сидеть на троне с остановившимся взором; так волнующийся океан с камнями и рыбами замирает в страхе перед мудрецом Агастьей, собирающимся его выпить. Он находился в состоянии, похожем на глубокое непрерывное созерцание бесстрастного отшельника, ушедшего в себя и пребывающего в высочайшем блаженстве.

44–48. Никто не осмеливался побеспокоить царя, все замерли в свете его величия, полагая, что он полностью погружен в какую-то думу. Совсем прекратились взмахи светлых опахал, а державшие их девушки замерли, будто лучи лунного света в ночи. Присутствующие застыли в почтительном изумлении, словно неподвижные цветы лотоса, вылепленные из глины. Постепенно шум в зале стих; так после выпавших дождей успокаиваются тучи и смолкает гром. Советники встревожились, погрузившись в океан сомнений и растерянности, как боги, взирающие на Вишну, уступающего в битве с демонами.

49. До тех пор пока царь продолжал сидеть с неподвижным взором, собрание погрузилось в опасения, волнение, удивление и растерянность, напоминая увядшие лотосы.