Я задумалась, вспоминая; потом призналась слегка неловко:

– Жестоким и диким. И агрессивным, пожалуй.

Оро-Ич прикрыл глаза, соглашаясь. На сей раз молчание тянулось почти неприлично долго.

– Мой мир, – заговорил он потом, – отличался довольно сильно. Тысячи планет, миллиарды судеб… Мы успели изжить войны, голод и болезни; насилие над разумом, а тем более над телом давно отошло в прошлое. По крайней мере, так говорили, – добавил он с едва ощутимой иронией. – И вот я, не закончив обучения и не вступив даже в пору зрелости, оказался в Лагоне, попал в жерло очередной бойни, когда не успели остыть кости прежней цивилизации. Да, все три материка были ещё населены, однако правили там три мастера: жестокость, дикость и алчность.

Я представила его юным, воспитанным бесконечно более высокой цивилизацией и столь же влекущим, как сейчас, и по спине у меня пробежал холодок.

– И как же вы?.. – Я снова осеклась, не договорив.

Из-под белёсых ресниц плеснуло расплавленным золотом, и купол вокруг меня рефлекторно сомкнулся, не впуская чужие воспоминания – даже теперь, спустя немыслимое количество лет причиняющие дискомфорт.

– Призвавшая меня не столько искала силы и удовольствий, сколько утоляла любопытство, – мягко-мягко ответил мастер, будто боялся повредить мне словами. – Сперва мы долго, очень долго беседовали; мои размышления удивляли и развлекали её. Я же медленно осознавал, сколько внутри меня самого алчности до жизни, сколько дикости и жестокости.

Ох… Это многое объясняло.

Всё-таки не зря мне казалось, что идеи и принципы, которые Оро-Ич постепенно прививал в Лагоне, сильно обогнали в гуманитарном плане не только этот мир, но и мой родной. Взять хотя бы свободный обмен научной информацией – нам до такого ещё расти и расти.

Мастер искоса посматривал на меня; из его пиалы, отставленной и забытой, азартно и совершенно бесшумно лакали шрахи, сталкиваясь носами.

– Ты думаешь обо мне слишком хорошо, Трикси Бланш, – качнул головой Оро-Ич. – Я совершил достаточно ошибок и продолжаю их совершать.

– Например, как с той болезнью, которая передаётся через взгляды?

Он сощурился, явно считывая мои воспоминания; мысли на мгновение спутались.

– Ингиза часто делает поспешные выводы. Я не создавал болезнь, точнее, создавал не болезнь; однако, признаюсь, в те времена я был ещё слишком неопытен и упустил из своих рук опасную магию. Её извратили, использовали, и целый материк опустел. А ведь мне казалось, что я сотворил нечто прекрасное, что приблизит этот мир к моему… – Мастер ненадолго умолк. – Сейчас моей силы хватит, чтобы очистить горы от свободных кланов или поднять со дна океана затонувшие земли. Но будет ли это благом? Я силён, Трикси Бланш, но не всеведущ; я не могу принять на себя эту тяжесть – решать за всех. И ещё… – понизил он голос, и меня пробрало дрожью. – Я долго искал свой истинный мир. И однажды нашёл его – десятки планет, выжженных и остывших, миллиарды оборвавшихся судеб. Что погубило его, мне неведомо.

Никаких выводов вслух мастер не сделал, но этого и не требовалось – мораль лежала на поверхности. Долгое время он изменял Лагон по образу и подобию родного мира, а затем увидел, к чему может привести такой путь.

Наверное, кто угодно мог отчаяться и опустить руки. Или ожесточиться. Или сойти с ума.

А он продолжал действовать.

– Женщина, которая вас призвала… – медленно проговорила я, не зная, как вернуться к разговору, с чего заново начать.

– Мертва.

– А…

Я осеклась.

«А другие?»

«Ваши друзья?»

«Семья?»

«Вы кого-то любили тогда?»

Нет. Язык не повернётся спросить – слишком личное, слишком выстраданное. Мне, эмпату, и раньше было почти болезненно ясно, какая бездна возраста и опыта лежит между нами, но сейчас я прочувствовала её иначе. Точно ступила наугад во мраке – и ухнула в пустоту, и лечу, кувыркаясь, вниз, а дна всё нет. Сколько потерь и смертей он перенёс, сколько раз наблюдал, как рушится мир…

Немыслимо, буквально немыслимо – пытаешься представить, а разум отказывает.

– Тебя что-то удивляет, Трикси Бланш?

Хороший вопрос.

– Неравнодушие, наверное, – честно попыталась я облечь в слова смутное ощущение, поднимающееся изнутри. – Вы можете делать… ну, что угодно. Но почему-то заботитесь о Тейте. И обо мне. И о многих других тоже. Почему?

Мастер не сразу ответил. Он глухо постучал пальцем по полу, подманивая шрахов; рыжий наглец тут же подбежал и поднырнул под большую ладонь, а его чернобурая подружка настороженно косила глазом, продолжая облизывать пустую уже пиалу. Тишина давила на уши, и подумалось вдруг, что этому миру ужасно не хватает часов.

Не ради определения времени, а чтоб тикало что-то в такие тягостные, давящие минуты.

– Иногда мне снится сон, всегда один и тот же, – заговорил он наконец. – Там я бессмертен – так, словно смерти нет, как нет времени для твоего друга Лао. И новые миры ждут меня за каждой открытой дверью, и не нужно никаких усилий, чтобы перейти грань, только намерение. Мне снится бесконечное странствие, и я знаю, что настанет срок – и сон сбудется, но это случится не раньше, чем я покину Лагон навсегда. На это меня обрекает моя суть – неугасающая жажда жизни. Но я никогда не вижу того же пламени в других.

Взгляд его вдруг потемнел и наполнился… нет, не жалостью, а иным чувством, в основе которого была любовь – незнакомого мне свойства, всеохватывающая и глубокая, словно океан. Я захлебнулась вдохом; стало ясно, отчего Ингиза боялся встретиться с мастером лицом к лицу, а ещё – из чего рождалась та сумасшедшая, непреодолимая привлекательность.

Самые убийственные приворотные чары сплетаются из такой бесцельной и бескорыстной, похожей на сострадание любви.

– Вы иные, – продолжил мастер. – Вы цепляетесь за жизнь отчаянно, однако совершенно не цените её и готовы жертвовать ею. Полны страха – и необыкновенно отважны. Ваши миры жестоки; ни рождение, ни воспитание не обязывают вас ни к милосердию, ни к справедливости, однако вы являете и то, и другое… Я не могу наглядеться, Трикси Бланш, сколько бы ни смотрел, и не могу отвернуться. Спроси о чём-то другом.

В горле почему-то стоял комок, а глаза пекло. Я с трудом вздохнула; мантры про логику и рациональность давно не помогали.

По ноге мне мазанул пушистый хвост – чёрный.

– Шрахи вас совсем не боятся.

Нормальный вопрос напоминает мало, ну и ладно.

– Они пакостники и лакомки, – улыбнулся Оро-Ич. – Я дозволяю им и то, и другое, и потому они доверяют мне.