Приморского края — не показатель. Может быть, на всю страну обобщать не надо и т. п., но я что видел, слышал своими ушами, о том и сужу. Мне до ноги статистика в рамках всей страны. Как-то так всегда получалось, что мое бытие вываливалось из этой статистики. Как будто я жил в параллельном мире.

Так вот, про 37-ой и другие сталинские ужасы я узнал только в конце 80-х годов. Подозреваю, что и как почти весь советский народ. Ни от своего деда по отцу, ни от бабки по матери, ни от других стариков я вообще ничего не слышал об этих репрессиях. Т. е. просто абсолютно ничего. Узнал про 35-ый, 37-ой и другие годы «правду» уже из книг Солженицына, Рыбакова и перестроечной прессы. Хотя, вокруг было полно живых свидетелей тех лет.

Может быть, те старики и люди старшего поколения, с которыми мне довелось рядом жить, работать, общаться были настолько запуганы, что боялись об этом говорить? Ну, не знаю, запуганных среди них чего-то мне лично не попадалось.

Скорее, наоборот. Я еще застал в совхозах людей, которые выросли и работали при Сталине. Они очень сильно отличались даже от моих родителей и их ровесников. Они были, если так можно сказать, особенно бóрзыми в смысле отношений с любым начальством. Наезжать на них, ущемлять их права (не дай бог закрыть наряд на работу хоть с малейшей недоплатой!) было опасно. Скандал получишь прямо на месте. При этом все они отличались какой-то особенной добросовестностью в работе. Считалось, что лучше иметь одного такого деда на работе, чем трёх моих ровесников.

Ну так послесталинские поколения воспитывали «советская» школа, пионерия и комсомол. В духе творцов-созидателей. Ага, прямо в этом духе.

Но вот биография моей семьи такая, что в ней гарантировано должны были быть жертвы режима. Мой дед по отцу и все его пять братьев были из раскулаченных.

По семейным преданиям, род Балаевых в Пензенской губернии начался от какого-то черкеса, который на родине угнал табун лошадей, их продал и скрылся в окрестностях Пензы. Там он женился на мещанке. Завел уже свой табун. Недолгое время жили богато. Потом лошадей выкосил ящур, разорились. На остатки денег купили себе в деревне дом, вошли в общину и стали крестьянами.

В 1905 году погиб отец моего деда. Был эсером, и его убили во время небольшого бунта полицейские. Мать чуть раньше умерла при родах. Остались сиротами шесть братьев с единственным опекуном — их дедом. Моим прапрадедом. Жили, конечно, уже бедно. Деду даже не удалось закончить церковно-приходскую школу, грамоте обучился в РККА. Жена Ворошилова у него «уроки вела» в Первой Конной.

Потом — революция, гражданская война. Мой дед остался на сверхсрочную. Демобилизовался в 30-м году, вернулся домой, а там все его братья с их дедом жили одним домом и вели кулацкое хозяйство. За время НЭПа приподнялись так. Семьи красноармейцев не раскулачивали, а когда демобилизовался — на следующий день куркулей распатронили.

Были типичными кулаками. Деревню держали в долговой кабале. Нанимали работников. Ездили по деревне только на тарантасе, запряженном четверкой лошадей. Короче — олигархи местного масштаба. Ну при этом и сами ишачили, само собой.

Отношение к раскулачиванию у моего деда было интересным. И не только у него, у всех его братьев — тоже. Примерно такое: «Ну и черт с этим хозяйством! Нахрен эта каторга нужна!». Их в узде держал их дед, мой прапрадед, не давал жить раздельно. Мужик был крутейшего нрава. А раскулачили — все разлетелись по всей стране. Прапрадед захандрил и умер от ангины.

Характерно — их никуда не выселяли насильно. Сами разъехались. Может потому, что они с обрезами за комсомольцами не охотились? Но как-то раскулачивание моих предков не вписывается в общую «историческую картину». Характерно, что 37-ой год, когда «историческая картина» рисует ежовские репрессии против бывших кулаков, тоже мимо моего рода пролетел. Шесть бывших кулаков ускользнули от правосудия?!

Дед, Павел Карпович, завербовался на следующий день после раскулачивания, прямо в сельсовете, работать на извозе в Ленинград, возили грузы для Ленинградского военного округа лошадьми. Через год — завербовался на Дальний Восток и уже стал колхозником в Приморском крае. В колхозе до войны и работал.

Но об одной репрессии он мне рассказал. Перед самой войной дед должен был колхозного жеребца русской рысистой везти на ВДНХ, как завконефермой колхоза. Они для РККА выращивали лошадей. Рысак был выдающимся, как он мне рассказывал. Как раз в ночь перед отправкой председатель колхоза пришел на конюшню. Взял этого рысака, запряг его в бричку и поехал к зазнобе в соседнее село. Пока они там шпили-вили, местные парни увели с лошади сбрую. После шпили-вили председатель ничего лучшего не придумал, как привязать рысака к бричке за хвост. Ну по дороге хвост и оторвал коню. Еще и «запалил» рысака. Был пьяный.

Разумеется, поездка моего деда на ВДНХ накрылась. Племенной конь загублен. Павел Карпович пошел в милицию и написал на председателя заявление. Я не помню уже, сколько лет тому влепили. Но освободился он уже после войны. Мне несколько стариков еще рассказывали эту историю. Не только мой дед. Того председателя я еще застал живым. В селе его не особо любили почему-то. Почему — не знаю.

Всё. Больше ничего о каких-то репрессиях я от родственников и односельчан не слышал…

(Продолжение следует)

* * *

https://p-balaev.livejournal.com/2018/03/06/

Война. Моим предкам, как и всему народу, досталось. У матери погиб отец в 1942-м под Сталинградом. Шестеро сирот, дяде Егору, самому старшему, было тогда 14 лет, моей матери, самой младшей — 5. Дядя Егор пошел учиться в ФЗУ, потом уже, после войны, закончил техникум. Бабка с 1942 года — одна с пятью детьми. Работала в колхозе. Очень трудно жили. При этом дети ходили в школу, конечно. Самый трудный год был 1946 для семьи матери. Хуже, чем все военные года. Неурожай в колхозе был страшный. Мать рассказывала, как у них от голода ноги опухали. Кору липы и листья клена перетирали, мешали с мукой и пекли лепешки. Потом