Шрифт:
Закладка:
— Стоять некогда, так в коопторг или в «Бюро добрых услуг» сдали бы! — уже раздражаясь, бросил Землянский круглолицему, с ленивым прищуром продавцу.
Тот взглянул не очень дружелюбно, и хотя Борис Игоревич догадывался, что сдать товар в бюро не так-то просто, все же продолжил:
— Быстро, выгодно, удобно!
Прищур продавца стал еще более злым, он вырвал из рук Землянского буро-сиреневую луковицу, сердито воскликнул:
— Что пристал?! Что нада?! Иди давай! Тебе нада, ты и сдавай! Что меня просишь?! Тебе нада...
Понимая, что переборщил, Землянский миролюбиво и даже заискивающе улыбнулся:
— Я побыстрее хотел, вот и обратился к вам...
— Побыстрее, — успокаиваясь, проворчал круглолицый. — Мне тоже нада... Торчу здесь, торчу... Домой нада...
— А в бюро пробовали?
— Пробовали... Элен на тебя смотрит... смо-отрит... И чего смотрит? Не нада лук, скажи: не нада... А она смо-о-трит...
— Не принимает, значит, — с деланным сочувствием проговорил Землянский.
Подозрительно прищурившись, продавец не заметил подвоха, с горечью сказал:
— Не принимает. Посмотрит, посмотрит, потом повернется своей задницей... Не нада ей лук... Склад, говорит, не резиновый...
— Может, ее заточить? — вопросительно пошуршал пальцами Землянский.
— Если нада, скажи сколько... А она смо-отрит!.. Думает, из Средней Азии, так у нас рубли длиннее, чем у нее... Пробовал я предложить... Не нада, говорит, чего с бумажками лезешь... И так смотрит, будто сейчас бэхээс вызовет...
— Честная, — язвительно скривился Землянский, надеясь, что разговорившийся собеседник обронит какие-нибудь отнюдь не бесполезные сведения о таинственной Элен.
— Нашел честную! — буркнул тот и, всем своим видом давая понять, что продолжать разговор не намерен, стал перекладывать луковицы.
Однако беседа с ним укрепила уверенность Землянского в правильности выбранного пути. Спустя несколько минут он входил под своды рыночного павильона.
Очереди у прилавка «Бюро добрых услуг» не было. Легкой, радостной походкой Землянский приблизился к прилавку. Таким же радостным было и выражение его лица, а глаза смотрели на Ситникову так, словно он встретил давно и прочно забытую первую любовь и вот-вот бросится в ее объятия. Все это показалось Елене Николаевне настолько забавным, что она даже слегка опешила и, удивленно изогнув брови, следила за приближением незнакомца.
— Добрый день! — элегантно изгибая спину, прокурлыкал Землянский, мысленно отмечая, что из-под белого халата Элен виднеется платье если и не от Диора, то, во всяком случае, от «Монтаны» и что внешность этой женщины располагает не только к деловому общению.
Карие, с поволокой глаза Елены Николаевны не без интереса разглядывали Землянского, но она молчала, ждала объяснений столь дружеского тона. Землянский проникновенно сказал:
— Элен, я хотел поговорить...
Подобное обращение позволило Ситниковой сделать безоговорочный вывод о том, что перед ней человек, знающий ее через какие-то рыночные связи. В общении со своими знакомыми она никогда не разрешала называть себя этим, хотя и экстравагантным, но, как ей казалось, довольно «моветонистым» именем. Имя это рождало невольные ассоциации с Элен из незабвенного романа Л. Толстого «Война и мир». Ситникова не очень хорошо помнила его содержание, так как это объемистое произведение в первый и последний раз читала то ли в восьмом, то ли в девятом классе, но зато ясно представляла сцену из кинофильма, где эта гордячка Элен издевалась над престарелым Пьером Безуховым (в исполнении Бондарчука). Пьера Елене Николаевне было всегда жалко — весь он какой-то затюканный, а в целом-то вполне порядочный мужик. Попадись ей такой, она бы его на руках носила. Ему бы даже работать не надо было. Но в наше время таких мужиков днем с огнем не сыщешь. Что-что, а это Ситникова знала наверняка. Поэтому она и продолжала изучать улыбающегося Землянского, расценивая его как недурной экземпляр нынешней породы мужиков, от которых ждать ничего особенного не приходится, но и бросаться которыми не самый лучший выход.
— Элен... — уже тише и вкрадчивее повторял Борис Игоревич. — Такая история приключилась... На вас вся надежда.
Ситникова молча ждала продолжения.
— Товарищ у меня, вторым пилотом летает. Был в Средней Лани, хлопкоробам помогал за урожай бороться, какую-то гадость разбрызгивал... Заодно и прихватил несколько мешочков луку... Стесняется сам-то торговать... Решили вот к вам обратиться, чтобы растолковали, каким макаром лук этот на комиссию сдать в ваше бюро...
Видя, что Ситникова продолжает молчать, Землянский покосился через плечо, многозначительно добавил:
— По роду своей деятельности я, так сказать, снабженец... Кафель с цветочками, обои финские, эмаль всевозможная... Если интересуетесь, организуем...
У Елены Николаевны все это было и без него, в том числе и возможность поиметь кое-что за услуги, связанные с реализацией лука, однако, верная своему принципу не проходить мимо валяющейся на полу копейки, она мягко спросила:
— Сколько вы хотите сдать лука?
Понимая, что в россказни о приятелях — вторых пилотах женщина не поверила, Землянский не смутился, чтобы из ответа не было понятно, шутит он или говорит серьезно, сказал:
— Вагон.
Однако с предосторожностью он переиграл. Ситникову всегда раздражала излишняя скрытность в партнерах. Она устала от нее за время общения со старым конспиратором Ефимовым. Холодным тоном она произнесла:
— Вагонами не принимаем.
Сделав вид, будто не заметил этой холодности, Землянский задумчиво поглядел на высокую, чуть полноватую шею Ситниковой, проговорил лирическим баритоном:
— У меня сегодня юбилей... Пять лет, как я холост. Согласитесь, это дата! — он перевел взгляд на лицо Елены Николаевны, предложил простецки: — Что если мы с вами по этому случаю посидим в ресторане? Может, чем вкусным накормят... А то я на холостяцкую яичницу смотреть не могу...
— В следующий раз, — твердо, но не настолько, чтобы можно было воспринять отказ как окончательный на все последующие годы, ответила Ситникова.
— Всё! — рассмеялся Землянский. — Обиделся я!.. Если еще как-нибудь заскочу, не прогоните?
Ситникова с удивлением отметила, что за время этого непродолжительного разговора успела даже как-то и привыкнуть к этому человеку. Не скрывая внезапно возникшей приязни, улыбнулась:
— Не прогоню.
14
Лешка, когда его освободили из изолятора временного содержания, радовался самым обыкновенным вещам: горячему летнему воздуху, шуму автомашин, запаху разогретого асфальта, ворчанию матери... Он был настолько поглощен всеми этими ощущениями, что вспомнил о просьбе соседа
