Познание оказалось соединено с Духом. Преображенная София возжелала произвести субъектов духовного познания, которые были бы телеологически устремлены к первоэону. Для реализации этого замысла она использовала Демиурга, нетождественного в гностической традиции Абсолюту и связываемого с категорией зла. Демиург создал материальный, видимый мир, отличный от мира эонов.

В конце демиургического процесса зиждился человек. София втайне от Демиурга наделила человека, помимо данных ему качеств телесности и разумности, еще и духовным содержанием. В природе человека оказалось воплощено три начала: 1) материальное, 2) душевное, как эквивалент разумному и 3) духовное. Они, пояснял Валентин, распределены в людях неравномерно. В одних реализуется преимущественно материальная субстанция. Это люди «плотские», объективно предрасположенные к злу. Человек второго типа способен как к злу, так и к добру. Его судьба определяется выбором между материальным и духовным ориентиром. Наконец, третий разряд людей определяется доминацией софиологической субстанции духа. Внутренне они стремятся к высшему преображению человечества, к соединению с первоэоном. Главная борьба идет за людей второго типа. Каков будет их жизненный выбор в поле демиургического – материального и софиологического – духовного полюсов?

Учение Валентина имеет проекцию на современный актуальный вопрос о различии типов цивилизаций. Эта тема, с акцентом на «русской идее», получила в дальнейшем развитие в трудах софиологов (Владимира Соловьева и его последователей). Очевидно, что одни цивилизации («демиургические») избирали в своем развитии в качестве главного ориентира материальность, а отсюда – комфортность материального бытия, тогда как другие (софиологические) – духовность, а соответственно, духовное преображение человечества[39].

Ортодоксальное христианство рассматривало различные формы жизни в их иерархической проекции. Духовная жизнь ставилась однозначно выше биологической. Но это не означало абсолютного отрицания ценности материального мира. Христос явился в телесном облике человека. Его природа двухосновна. Биологическое должно подчиняться духовному, тело – управляться душой.

Однако в истории религии имелись и версии о непримиримом антагонизме духовного и материального типов жизни. Данная установка особенно акцентированно проявилась в развитии индийского религиозного познания. Предвечно существовали две субстанции: Пуруша – божественный дух и Пракрити – материя, природа. С началом исторического времени Пракрити, в силу незнания (авидьи), попадает в плен к Пуруше. Возникает жизнь. Конфликт человеческого бытия состоит в телесном (биологическом) пленении духа. Соответственно, перед человеком стоит задача высвобождения духовного начала. В конечном итоге путь спасения видится в разрыве цепи перерождений, т. е. в онтологической смерти[40]. «Жизнь есть страдание», «причина страдания заключается в жажде жизни», «чтобы избавиться от страдания, надо отказаться от жажды жизни» вот этическая развертка в буддизме данной концепции. Не случайно в полемике с ним ряд христианских мыслителей выдвигали упрек о буддистской биофобии[41].

Однако такого же рода обостренные проекции антагонизмен-ного рассмотрения двух форм жизни – биологической и духовной – обнаруживается и в определенных направлениях христианской и мусульманской мысли. При радикальной постановке вопроса презрение к биологической жизни вело к утверждению биофобских установок и в итоге – к социальной дезорганизации. Л. Н. Гумилев определял мировоззренческие модели такого рода понятием «антиситема»[42]. Идея антагонизменного дуализма материи и духа составила лейтмотив продуцирования средневекового еретичества и определила содержание инквизиционных процессов. Вопрос о соотношении духовного и биологического являлся едва ли не основной мировоззренческой проблемой Средневековья. К дуалистам, т. е. к приверженцам идеи антагонизма материи и духа, принадлежали: гностики (определенные направления гностицизма), карматы, маркиониты, павликиане, богомилы, альбигойцы, вальденсы, катары, манихеи и др.[43]

Особенно продолжительной была борьба официального богословия против ереси манихейства. Она осложнялась проникновением манихеев в католические ордена и сами структуры инквизиции. «Зло – реконструировал Л. Н. Гумилев, – содержание манихейского учения – вечно. Это материя, оживленная духом, но обволокшая его собой. Зло мира – это мучение духа в тенетах материи; следовательно, все материальное – источник зла. А раз так, то зло – это любые вещи, в том числе храмы и иконы, кресты и тела людей. И все это подлежит уничтожению. Самым простым выходом для манихеев было бы самоубийство, но они ввели в свою доктрину учение о переселении душ. Это значит, что смерть ввергает самоубийцу в новое рорждение со всеми вытекающими отсюда неприятностями. Поэтому ради спасения душ предлагалось другое: изнурение плоти либо аскезой, либо неистовым разгулом, коллективным развратом, после чего ослабевшая материя должна выпустить душу из своих когтей. Только эта цель признавалась манихеями достойной, а что касается земных дел, то мораль, естественно, упразднялась. Ведь если материя – зло, то любое истребление ее любой ценой – благо, будь то убийство, ложь, предательство… все не имело никакого значения. По отношению к предметам материального мира было все позволено»[44].

Антагонизм манихейства не был привязан исключительно к христианству. Манихейское учение распространялось на широком пространстве от Испании до Китая, модифицируясь всякий раз применительно к сюжетно-мифологической канве каждой из религий. В этом смысле манихейство являлось первой глобальной ересью, противостоящей не отдельно взятой религиозной традиции – христианской, исламской, индуской, а традиционализму в целом[45].

Свои аналоги манихейской биофобии обнаруживаются и в русском сектанстве. Близким к нему в этом плане оказались, в частности, определенные направления хлыстовства. С точки зрения А. С. Ахиезера, «в русской культуре постоянно шла борьба между манихейской и антиманихейской линией» [46]. Квазиманихейство, как антагонизм материи и духа, определял в значительной мере религиозные истоки революционного движения в России. Полемика в РПЦ между линиями нестяжателей и иосифлян также соотносились с вызовом манихейского дуализма. Победа иосифлянского направления означала утверждение модели иерархичности форм жизни, в противовес их антагонизации[47].

Истории борьбы с еретичеством в плане кристаллизации витального подхода весьма назидательна. Основной вывод из нее состоит в деструктивности антагонизменного противопоставления друг другу различных форм жизни (в данном случае духовной и биологической). Даже выбор в пользу более совершенной сферы бытия, при отрицании иных, более низких, ведет на практике к деструкции всей витальной системы. Этот вывод имеет прямое отношение к вопросу управления сложными социальными системами. Духовное в человеческом сообществе должно, безусловно, доминировать над материальным. Но исключительно на одной духовности ни одна социальная система построена быть не может. Попытки такого построения неизменно оборачивались кровавыми драмами, а по сути, превращением духовного императива в свою противоположность. Следовательно, речь должна идти о расчете оптимума сочетания биологического, разумного и духовного уровня жизни.

Религия вместе с тем выдвинула и своеобразный ориентир нетелесной в человеческом смысле духовности. Персони-фицировано она была представлена образом ангела.

Ангельская сфера занимала промежуточное положение между миром человеческим и Божественным. Через нее осуществлялось таинство сопряжения реальностей Творца и Творения.

Ангелы есть дух без телесной оболочки. Они изображались подвижными, крылатыми, бесплотными и невесомыми существами. Ангелов уподобляют огню, ветру и